Вениамин Каверин - Эпилог

— Вот что я хочу сказать вам, профессор, только, пожалуйста, не волнуйтесь, все будет теперь хорошо. Ведь жить у нас вам, наверное, надоело, не правда ли?

— Мне кажется, что это никому здесь не интересно, и меньше всего — вам.

Я отвечал довольно резко. Казалось, комиссар просто издевается надо мной. Но не для этого же он приехал.

— Пожалуйста, не волнуйтесь, профессор. Я приехал сказать вам, что вы можете ехать домой. Да, домой.

Я лежал укрытый одеялом и молчал.

— Я говорю вам совершенно определенно — вы будете освобождены. Вызовите сюда дежурного врача, — обратился он к конвойному, вместе с которым вошел в камеру.

Не прошло и минуты, как вошла женщина-врач. Ясно, она была предупреждена и находилась где-то рядом. Что же за комедия разыгрывалась передо мной?

— Каково состояние заключенного? Могу я его у вас забрать? — обратился комиссар к врачу.

— Да, состояние удовлетворительное, можно взять. — Доктор даже не посмотрела на меня.

— Тогда прикажите, чтобы принесли его одежду. — Доктор вышла, и конвойный вышел вместе с ней.

Принесли мою одежду. Я встал и оделся. Немного кружилась голова. Неотступно сверлила мысль — что же все это значит?

Мы вышли в коридор, безукоризненно чистый и широкий. По мягким дорожкам, расстеленным вдоль камер, беззвучно ходили часовые, заглядывая в “глазки” камер. Они становились во фронт, когда мы проходили мимо, и отдавали честь комиссару. Мне стало весело. Никогда не думал, что буду ходить по этим знакомым коридорам под таким почетным эскортом. Но что же дальше? Спустились на первый этаж. Зашли в какую-то комнату канцелярского типа.

— Подождите меня здесь. Я зайду к начальнику тюрьмы и сейчас же вернусь.

Я сел на стул и попытался еще раз разобраться в происходящем. У меня уже был двукратный опыт освобождения. Я твердо знал, что освобождают после довольно длительной процедуры. Следовательно, это не освобождение. Но что же? Оставалось ждать и следить за развертыванием событий. Решил быть предельно сдержанным и ничего не спрашивать.

Комиссар вернулся, и мы пошли с ним к выходу из тюрьмы. Стража взяла под козырек, прогремели засовы, открылись громадные, звенящие железом двери, и мы очутились на дворе. Стоял март, в воздухе была разлита весенняя свежесть, хотелось дышать полной грудью. Я остановился и оглянулся вокруг. Подъехала большая черная лакированная машина. На переднем сиденье рядом с шофером сидел офицер. Комиссар открыл заднюю дверь и пригласил войти. Он также вошел и сел рядом со мной. Машина тронулась.

— Куда же вас отвезти, профессор?

Неужели же меня действительно хотят отвезти домой? Но “дома” давно уже не было. Я жил очень далеко, за Покровским-Стрешневом. Моя жена и дети были в немецком плену, и я не знал, живы ли они. Что же сказать?

— Везите меня на Сивцев Вражек, к профессору Ермольевой.

— Пожалуйста, какой ее точный адрес?

Я ответил. Машина остановилась у подъезда дома, где жила З.В.

Комиссар обратился к офицеру, который был с нами, и приказал ему подняться в квартиру Ермольевой и передать ей, что я внизу и прошу ее спуститься к машине. Я похолодел. З.В. заманивают в машину, чтобы куда-то ее везти. Может быть, арестовать.

— Позвольте, — почти закричал я. — Я вовсе не прошу ее спуститься вниз.

Но было уже поздно, офицер вышел из машины, хлопнула входная дверь в подъезде.

Комиссар ничего не ответил. Мы молчали. Время тянулось невыносимо медленно. Наконец офицер вернулся.

— Ермольева, — доложил он комиссару, — не открывает дверь. Требует, чтобы явился сам профессор или представитель домоуправления. Я просил, убеждал, но безуспешно.

— Ну что же теперь делать? Придется, видимо, вам идти самому. — Комиссар был явно недоволен. — Желаю вам здоровья и успеха. Не поминайте нас лихом. — К офицеру: — Проводите профессора.

Я вышел из машины вместе с офицером и поднялся на третий этаж. Нас впустили. Вся квартира была в страшном волнении. Все были на ногах, хотя было около часа ночи. Офицер не уходил. Когда я освободился от крепких объятий, он сказал мне:

— Ваши документы и вещи вам привезут через несколько дней. Если в течение этого времени вас будет беспокоить милиция или домоуправление, звоните мне. Вот наш телефон.

…На следующий день мне привезли все мои вещи. Они даже не подвергались осмотру. Самое важное, что в полном порядке были все мои записи, протоколы опытов, копии заявлений.

Двадцать седьмого марта привезли справку об освобождении, из коей явствовало, что я освобожден решением Особого совещания от 26 марта (!). Все это укрепило меня в мысли, что И.В.Сталин лично распорядился о моем освобождении. Много лет спустя я узнал, что это не так. Письмо столь видных ученых произвело переполох в руководящих кругах тогдашнего НКВД. Было, вероятно, неясно, как будет реагировать на него Сталин. А вдруг и им достанется? Решили освободить, не передавая письма Сталину. Эту версию сообщил мне один из военных прокуроров, близко знакомый с моим делом. Но как бы то ни было, я был на свободе. Нужно было вновь организовать жизнь и работу. Все формальности с получением паспорта прошли очень быстро. Я вновь был полноправным гражданином своей страны.

Через несколько дней я получил обратно свою квартиру. Москва была еще полупустой, и Т.М. Дворецкая, моя лаборантка, которая за время моего отсутствия сделалась заместителем директора по административной части и жила в моей квартире, быстро нашла площадь для себя и сотрудников, живших с ней. Я бросился к книгам — все на месте, все цело. В буфете я нашел наполовину опорожненную бутылку коньяка. Мы не кончили ее за несколько дней до вынужденного отъезда. Как мог уцелеть коньяк за почти четыре года моего отсутствия в военное время?

— Татьяна Михайловна! Как это могло случиться? — обратился я к Дворецкой.

— Да ведь все время ждали вас. Берегли, чтобы выпить за ваше освобождение. Разве теперь достанешь?

В квартире все было в порядке. Но я был один в четырех стенах и поминутно натыкался на вещи жены, на игрушки детей. Где они? Живы ли?»

Удалось ли мне написать брата в «собачьем ошейнике», как изобразил его лагерный художник? Может быть; не знаю. Остается рассказать об отзвуках этой истории, окончившейся на удивление счастливо.

Статья, по поводу которой комиссар издевательски спросил Льва: «А вы хотите, чтобы ее в “Известиях” напечатали?» — была напечатана именно в «Известиях», в январе 1945 года, под названием «Проблема рака». А через две недели комиссар позвонил Льву.

— Я понимаю, что вам не оченьто приятно приезжать к нам, — сказал он. — Но уверяю вас, что речь идет лишь о небольшой научной консультации.

Нельзя сказать, что, пройдя огонь, воду и медные трубы, брат ехал к нему со спокойным сердцем. Но комиссар не солгал. Его жена заболела раком, и он хотел узнать, не появились ли какие-нибудь новые средства…