Рудольф Баландин - 100 великих оригиналов и чудаков

Более всего восторгался граф-графоман своими одами. К таким его виршеизвержениям относится изданные им в 1830 году поэма: «Холера-Морбус». Она была издана в пользу пострадавших от холеры и была поистине ужасающей (вновь можно припомнить: «беда беду родит»). Газета «Северная Пчела» подтрунивала над этим даром его сиятельства и намекали: если автор сам не скупит все экземпляры, продававшиеся по рублю, то пострадавшие от холеры не увидят этих денег как своих ушей.

Обычно сочинения графа покупали его секретные агенты (продавцы книг знали их в лицо). К великому изумлению автора и публики «Холера-Морбус» тиражом 2400 экземпляров дала в пользу благотворения более 2000 рублей. Они поступили в попечительный холерный комитет, возглавляемый генерал-губернатором П.К. Эссеном (о нем русские солдаты говорили: «Эссен умом тесен», и он вполне оправдывал эту характеристику).

Хвостов был восхищен успехом своего творения и препроводил в комитет еще тысячу рублей. В письме пояснил: «Бог любит троицу, эта третья тысяча препровождается к господину главно-начальствующему в столице». Но этим он не удовлетворился и снабдил письмо своими стихами. Такой документ поставил Эссена в тупик (что случалось нередко с его превосходительством). Генерал-губернатор, возмущенный стихописным официальным письмом, хотел было отослать обратно и деньги с просьбой прислать документ по форме.

Его отговорил правитель канцелярии: деньги следует принять, ибо, хотя они присланы при стихотворном, по замыслу автора, письме, оно, несмотря на разные рифмы, представляет чистейшую прозу.

Гордый своим писательским успехом, Хвостов непременно спрашивал у тех, с кем встречался:

– Читали ли вы мое стихотворение «Холера-Морбус»?

Он всегда получал лестный отзыв на сие сочинение: ведь каждый знал, что в противном случае граф тотчас же станет читать поэму. Ему льстила всеобщая известность его «Холеры», но огорчало то, что нет слушателя в то время, когда его сильно подмывало читать свои стихи (он всегда утверждал, что рифмы его звучны необычайно). И вот счастье ему улыбнулось в образе семнадцатилетнего юноши Владимира Бурнашева, находившегося на действительной службе. Эта жертва попалась в старческие когти графомана, ответив на стереотипный вопрос, читал ли он знаменитые стихи на холеру: «Еще не успел». Тотчас граф стал потчевать его отрывками из своего нового сочинения.

Бурнашев был ценной добычей еще и потому, что юноша сотрудничал в маленькой воскресной газетке на французском языке «Хорек», где печатал свои заметки о текущей литературе. Это было известно Хвостову. Мучая своими стихами Бурнашева, он не жалел восторгов по поводу его статей. В заключение граф пригласил его к себе в гости.

В ближайшее воскресенье после обедни у дома, где жил Бурнашев, остановилась карета, запряженная четверкой цугом с форейтором на передней правой лошади. Два ливрейных лакея в синих сюртуках с золотыми галунами на треугольных шляпах, соскочили с запяток. Один стал у дверец лазоревой кареты, другой вошел в дом и подал Бурнашеву визитную карточку графа со словами, написанными на ней красными чернилами: «Не откажите, молодой писатель, потешьте старца, поезжайте с ним к нему на дом теперь же. Граф Дм. Хвостов».

Пришлось отбыть в карете вместе с его сиятельством. Дома граф прочел ему стихотворения, только что написанные им, в чем удостоверяла свежесть чернил. Перед прощанием добрый старичок взял с своего юного слушателя слово, что он будет у него скоро, и спросил: «А вы, мой юный друг, имеете мою “Холеру-Морбус”?» Получив отрицательный ответ, снабдил гостя экземпляром своей холерной поэмы, сделав дарственную надпись.

На обратном пути Бурнашев зашел за перчатками в модный магазинчик на Невском проспекте, против Гостиного двора. Направляясь на званый обед, он оставил в магазине хвостовское творение, сказав, что если завтра не зайдет за этой вещью, то можно сделать с ней все, что угодно.

Через пять или шесть дней после этого случая он вновь получил от графа Дмитрия Ивановича записку с приглашением на следующий вечер чаю откушать. Забыв о существовании подаренной ему тетради, Бурнашев отправился к Хвостову, где был принят с распростертыми объятиями.

Граф заговорил о стихах, которые он подарил гостю и спросил, каково его мнение о них. Платя дань вежливости, но не правде, Бурнашев ответил, что эта книга занимает первое место в его библиотеке, а посвящение, начертанное рукою автора, приводит в восхищенье его родных. Но тут граф с любезной усмешкой произнес:

– Видно, у вас, в Петербурге, возобновились чудеса Калиостро. Вы, молодой человек, говорите, что тетрадь эта у вас на квартире, а между тем она очутилась у меня здесь.

И он подал гостю злополучную тетрадь, вынув ее из ящика стола. Владимир был ошеломлен. Оказывается, графиня Татьяна Хвостова купила какую-то материю в том же магазине, где побывал Бурнашев, и товар этот завернули в фрагмент творения ее мужа.

Некоторые творения Хвостова обрели в полном смысле убийственную силу. Несколько сот экземпляров своей поэмы о «потопе Петрополя 7-го ноября 1824 года» он подарил Российско-Американской компании. Все эти экземпляры были отправлены на остров Ситху для изготовления патронов.

Князь Александр Суворов часто уговаривал свою племянницу: «Танюша, ты бы силою любви убедила мужа отказаться от его несносного стихоплетства, из-за которого он уже заслужил от весьма многих в столице прозвище Митюхи Стихоплетова!» Обращался он и к Хвостову с увещеваниями. Хвостов обещал исправиться, но сделать этого не мог.

Страсть графа к рифмоплетству была подобна психическому заболеванию, называемому графоманией. В остальном он был вполне вменяемым, неглупым, добродушным и нежадным человеком. Евгений Баратынский высказался о нем совершенно верно:

В.С. Соловьёв. Худ. И.Н. Крамской, 1885 г.

Владимир Сергеевич Соловьев (1853–1900) – знаменитый русский философ – писал серьезные трактаты, развивая идеи всеединства, Богоматерии, высокой духовности. Но, как свидетельствовали очевидцы, он обладал незаурядным чувством юмора и заразительно смеялся. И даже зловещий образ смерти не вызывал у него уныния. Вот его самоэпитафия: