Рудольф Баландин - 100 великих оригиналов и чудаков

В очерке «Об архитектуре нынешнего времени» он подчеркнул устремленность христианских храмов к небесам, в отличие от приземистых жилищ. Это показывало, «как велики требования души нашей перед требованиями тела». Гоголь видел в архитектуре не «застывшую музыку», а материальное воплощение сокровенного смысла эпохи.

В повести «Портрет» сталкиваются образы святости и бесовства. Второй, как обычно для Гоголя, обрисован более ярко. Предполагается, что время антихриста близится. Извращается первоначальный замысел Бога, «и с каждым днем законы природы будут становиться все слабее», давая возможность преодолеть их силам зла. Антихрист «избирает для себя жилищем самого человека» и проявляется в тех, которые «заклеймлены страшною ненавистью к людям и ко всему, что есть создание Творца».

Кто эти люди? По Гоголю, один из них – ростовщик. «Он во всё силится проникнуть: в наши дела, в наши мысли и даже в самое вдохновение художника. Бесчисленны будут жертвы этого адского духа… Горе, сын мой, бедному человечеству!» Дух корысти, наживы разлагает человечество, приближая окончательную победу антихриста, оскверняя все, к чему он прикасается: красоту, мудрость, любовь.

В «Выбранных местах из переписки с друзьями» Гоголь, вопреки закону писательского ремесла, не принимал во внимание реакцию читателей. То, что нравилось одним, вызывало возмущение у других, а чувство неприязни к отдельным частям книги мешало по достоинству оценить другие. Обращаясь к поэту, он призывал:

«Опозорь, в гневном дифирамбе, новейшего лихоимца нынешних времен и его проклятую роскошь, и скверную жену его, погубившую щеголяниями и тряпками и себя, и мужа, и презренный порог их проклятого дома, и гнусный воздух, которым там дышат, чтобы как от чумы от них побежало все бегом и без оглядки.

Возвеличь, в торжественном гимне, незаметного труженика, какой, в чести высокой породы русской, находится посреди отважнейших взяточников, который не берет даже и тогда, как все берет вокруг него…»

Гоголь-художник, раскрывающий те же идеи в образах и коллизиях, оказывался мудрее, ближе к выполнению поставленной цели, чем Гоголь-проповедник. Прямые нравоучения обычно вызывают лишь раздражение. «Человек девятнадцатого века отталкивает от себя брата… Он готов обнять все человечество, а брата не обнимет». Высказывание верное, но вряд ли оно взволнует душу читателя.

В его замечательных «Размышлениях о Божественной Литургии» есть оговорка: «Велико и неисчислимо может быть влияние Божественной Литургии, если бы человек слушал ее с тем, чтобы вносить в жизнь слышанное». Вот в этом «если бы» заключена, отчасти, безысходность и все то, что заслуживает серьезнейшего анализа, но Гоголь произносит это как бы между прочим: лично для него такой проблемы нет.

Говоря о благотворности Божественной Литургии, Гоголь уверял, что все, прилежно ее слушавшие, «выходят кротче, милее в обхождении с людьми, дружелюбнее, тише во всех поступках. А потому для каждого, кто только хочет идти вперед и становиться лучше, необходимо частое, сколько можно, посещение Божественной Литургии и внимательное слушание…» И вновь оговорка: «Для каждого, кто хочет идти вперед и становиться лучше».

Но как быть с теми, которые собою вполне довольны и желают лишь усыпить свою совесть – но не жизненным делом, а только слушанием? Не о них ли с таким скрытым (порой, за насмешкой) негодованием писал сам Гоголь?

…Он не только проповедовал в «Выбранных местах…», но и высказал немало светлых идей и чувств. А свою веру выразил в пожелании: «Будьте не мертвые, а живые души» (одухотворенными учением Христа). И еще: любовь «есть связь общества, сокровенная пружина всего стройно движущегося, пища, жизнь всего».

Есть у него и сбывшееся пророчество. В его «Записках сумасшедшего» чиновник Поприщин отметил дату: «Мартобря 96 числа. Между днем и ночью». Свершилось! В марте 1917 в России пало царское, а в октябре буржуазное правительства.

Александр Суворов. Рисунок 1799 г.

Имя Александра Суворова стало легендарным. Тем трудней разглядеть за фигурой, овеянной славой и усыпанной, как блестками, анекдотами, незаурядную личность гениального полководца.

Александр, сын Василия Суворова, родился в Москве осенью 1730 года. Отца в ту пору отчислили из гвардии, сделав прокурором в полевых войсках, а там и вовсе перевели в штатские. Мальчик не подавал надежд на успешную военную карьеру: оставался меньше и слабей своих сверстников. А ведь имя ему дано было не без надежды, что станет он действительно «александром» (по-гречески «защитник людей»).

У него рано появились два героя, которым хотелось подражать: Александр Македонский и Александр Невский. О них рассказывала мать, она поясняла, что не были они подобны богатырям, а отличались прежде всего мужеством и умом: «Ты же знаешь, сынок, как юный Давид победил великана Голиафа. В уме больше силы, чем в руках».

Он зачитывался книгами о Юлии Цезаре, Ганнибале, принцах Конде и Евгении Савойском, короле Карле XII, императоре Петре I. Научился скакать на лошади, преодолевая препятствия, плавать; спал даже зимой при открытом окне, по утрам обливался холодной водой, не носил теплого белья. Летом в деревне организовывал потешные бои со сверстниками. Зная, что не одолеет противников силой, прибегал к внезапной атаке, проявлял ловкость, напор, упорство.

Первый документ, подписанный Александром Суворовым, адресован «Всепресветлейшей Державнейшей Великой Государыне Императрице Елисавете Самодержице Всероссийской Государыне Всемилостивейшей»: «Бьет челом недоросль Александр Васильев сын Суворов, а о чем тому следуют пункты: 1. Понеже я в службу Вашему Императорскому Величеству еще нигде не определен. 2. Имею желание служить… в лейб-гвардии Семеновском полку… солдатом… Октября 1742 году».

Так официально началась его служба, фактически проходившая в домашней обстановке. Отец помог осваивать основы фортификации, учителя – геометрию и тригонометрию, географию, философию (по Лейбницу и Вольфу). Стремясь к военной карьере, ориентировался на правила чести и патриотизма, мечтая прославить отечество; не выслуживаться, а служить верой и правдой.

Александр Васильевич полагал: «Самонаблюдение и самолюбие суть различны: первое поведено Богом, второе – в начале испорчено гордостью… Большая часть философов их мешают и сажают себя в бутылку среди общества, где их кормят миндалями. Великодушие связало нас с обществом теснее: мы его члены, должны ему себя жертвовать, устраивать к тому наши способности».