Юлий Оганисьян - Абд-аль-Кадир

Абд-аль-Кадир создал для колонизаторов невыносимую обстановку. Как и накануне заключения Тафнского договора, господство Франции в Алжире оказалось под серьезной угрозой. «Но тут, — пишет французский историк М. Вале, — со вступлением в министерство Гизо генерал-губернатором был назначен Бюжо. Он первый вносит в африканскую войну правильный метод».

«Приятно находиться на корабле во время бури, когда знаешь, что не погибнешь!» Франсуа Гизо избрал эти слова французского мыслителя XVII века Блеза Паскаля эпиграфом для своего памфлета «О правительстве Франции», изданном в 1820 году. Знаменитый буржуазный историк, который одним из первых в Европе взял за исходный пункт своих научных изысканий борьбу классов, тогда бодро смотрел в будущее. Дворянство, главный в то время враг буржуазии, было обречено. Молодой и напористый капитализм повсюду вытеснял прежние общественные связи и традиции. Случавшиеся все еще бури лишь взбадривали его капитанов. Они были уверены в том, что корабль неуязвим и идет правильным курсом. Последние феодальные препоны будут преодолены, разлагающиеся остатки старого общества уничтожены. «Сильный поглощает слабого, и это справедливо», — писал Гизо.

Такова была «логика истории», вытекавшая из буржуазного понимания классовой борьбы и — в пределах борьбы буржуазии против дворянства — совпадавшая с действительным направлением исторического развития. За этими пределами совпадение кончалось. За ними начинали действовать иные законы классовой борьбы, вызванные к жизни ростом пролетариата и не укладывавшиеся в буржуазную «логику истории». Здесь буржуа из воинственного оптимиста превращался в трусливого миротворца. Напуганный революцией 1848 года. Гизо восклицает: «Внутренний мир, мир между различными классами граждан, социальный мир! Это — самая важная потребность Франции, это — крик о спасении!»

Оптимизм и воинственность возвращались к буржуазии на том поле битвы, которое простиралось за границами капиталистического мира. Там, где ее противником выступали социальные силы — феодалы и крестьянство, — над которыми во Франции капитал уже утвердил свое господство. Противник маломощный и подтачиваемый внутренними раздорами. Победа над ним обеспечена. Она исторически логична и законосообразна. На этот счет у буржуа нет никаких сомнений. Если внутри буржуазного общества в середине XIX века уже произошли социальные потрясения, показавшие возможность его гибели, то вне его для капитала ничто еще не предвещало крушения. Впереди был всемирный триумф колониализма. Буржуазия тем настойчивей рвалась к нему, что надеялась с его помощью ослабить атаки своего «домашнего врага» — пролетариата. Колонии были призваны обеспечить «социальный мир» метрополиям.

Гизо, который с 1840 по 1848 год руководил французской политикой, всемерно пытался установить «классовый мир» во Франции и всячески поощрял захватническую войну в Алжире. В этот период на алжирскую войну были выделены сотни миллионов франков; численность оккупационной армии была доведена до 120 тысяч человек. В Алжир были направлены самые способные французские офицеры. Приобретенный здесь опыт «умиротворения» алжирцев они затем с успехом используют — в, этом еще одно достоинство колониализма для буржуазии — в водворении «социального мира» в метрополии, подавляя революцию 1848 года и громя Парижскую коммуну в 1871 году. Генерал Бюжо, назначенный губернатором Алжира, впоследствии похваляется, что он «не знал поражений ни на поле сражений, ни во время восстаний».

Итак, период колебаний и сомнений остался позади. С государством Абд-аль-Кадира решено покончить раз и навсегда. «Нужно, чтобы французский флаг развевался над этой землей, — заявил Бюжо, вступая в должность алжирского генерал-губернатора, — я буду пламенным колонизатором».

Колониальным рвением отличались и предшественники генерала. Но у них не было ни системы колонизации, ни продуманной тактики колониальной войны. Бюжо первым стал проводить планомерную оккупацию. Он ввел в систему беспорядочные в прошлом набеги на племена. Он внес в войну метод «выжженной земли», применяемый последовательно и неуклонно. Бюжо направил главный удар в самое уязвимое место: «Единственные интересы, которые можно у них затронуть, — это земледельческие. Поэтому нужно постоянно пользоваться этим обстоятельством».

Напутствуя перед очередным набегом своих офицеров, Бюжо, произведенный в ходе войны в маршалы, внушал: «Войну, которую мы начинаем, мы будем вести не с помощью ружей; лишив арабов плодов, которые им приносит земля, мы сможем покончить с ними. Итак, выступайте в поход на пшеницу и ячмень».

О том, как завершается каждый такой поход, рассказывает капитан Леблонк де Пребоа:

«Представьте себе колонну войск, которая обрушивается на племя, не оказывающее ни малейшего сопротивления. Колонна захватывает несколько сот спрятавшихся в кустах женщин, стариков и голых детей… Их собирают в стадо, как скот, а некоторых женщин даже убивают, принимая их по сходству костюмов за мужчин. Дополните себе эту картину оглушительным мычанием и блеянием сгоняемого скота и видом солдат, варящих себе пищу среди окровавленных остатков массы перебитых ими животных. Все это оканчивается отступлением колонны, влекущей за собой несчастных женщин, обремененных двумя-тремя детьми — маленькие из них несутся на руках, а более взрослые идут пешком, еле передвигая ноги и испуская раздирающие душу крики».

И так повсюду. Опустошаются огромные области. Истребляются целые племена. Даже те, которые изъявляют готовность подчиниться. Никому нет пощады. Жестокой экзекуции подвергается вся страна, весь народ. Это — война на уничтожение.

Участник алжирской кампании, маршал Сент-Арно подробно описал эту войну в письмах своей семье, изданных затем книгой. В апреле 1842 года он сообщает:

«Край, где живет племя бени-менасер, великолепен, один из богатейших краев, виденных мной в Африке. Кучно теснятся деревни и дома. Мы все сожгли, все разрушили. О война, война! Сколько женщин и детей, скрывавшихся среди Атласских гор, умерли там от холода и лишений…»

В октябре того же года Сент-Арно «умиротворяет» уже другой край:

«В то время как пламя и дым бушуют вокруг меня среди пейзажа, напоминающего мне миниатюрный Пфальц, я думаю о вас всех и пишу тебе. Ты оставил меня среди бразов, я сжег их и разорил. Теперь я у сингадов, та же картина, но в еще больших масштабах — здесь богатейшая житница… Ко мне привели коня в знак покорности. Я не принял посланцев, требуя полного подчинения, я принялся все жечь».