Василий Минаков - Гневное небо Тавриды

Транспорт переломился, стал быстро оседать. Через несколько минут на его месте осталось лишь облако дыма и пара.

Транспорту, атакованному Шкарубой, удалось уклониться. На торпедоносце были повреждены рули, и он не смог вовремя довернуть на уходящий из прицела борт.

Израненные самолеты тянули к своему берегу. Грозное море клокотало внизу, лохмотья туч проносились над гребнями волн. При входе в Кольский залив окунулись в сплошную пелену снежного заряда. Потеряли из виду летящие впереди Пе-3. Чтобы не столкнуться друг с другом, разошлись по сторонам. Громов на мгновение увидел клочок родной земли, сориентировался. Почти вслепую пришел на свой аэродром, искусно произвел посадку под снегом и ветром. Следом приземлился Шкаруба, затем истребители...

Ведмеденко чуть запоздал. Поле закрыл большой снежный заряд. Машина кружилась над ним более часа, не видя даже огней прожекторов. Выжидать дальше было бессмысленно. В таких случаях экипаж имеет право покинуть самолет на парашютах. Но на это Ведмеденко пойти не мог...

Он взял курс на остров Кильдин. Привел избитый самолет к маленькой площадке, вовсе не предназначенной для посадки таких машин. В конце пробега самолет вкатился в глубокий снег и скапотировал. Кабину летчика плотно придавило к земле, Ведмеденко повис на привязных ремнях головой вниз. Тяжелую машину быстро поднять не удалось, Николай Никитович от кровоизлияния в мозг умер...

...29 марта Громов заступил на дежурство в паре с Константином Шкарубой. Воздушная разведка донесла, что конвой в составе двух транспортов и четырех кораблей охранения движется между Альстен-фьордом и Нордкапом...

Летели на малой высоте: видимость плохая, а цель надо атаковать с ходу, иначе парой не пробиться. Сидоровский точно вывел на конвой - он находился в Бек-фьорде. Головной транспорт со стороны моря прикрывался тремя кораблями охранения, концевой - одним. Против головного оказался Шкаруба, летчик отважный, но не очень опытный; Борис понял, что эта атака может стать для него последней Моментально обошел его и сам устремился на более защищенную цель. Переориентировался и сообразительный Шкаруба. Самолет Громова изрешетили осколки, прошил насквозь по случайности не разорвавшийся снаряд. Однако оба транспорта были потоплены. Громов сумел довести израненную машину до своей базы...

Как-то, "загорая" вместе с ним на дежурстве, я все же не вытерпел:

- Борис, почему ты расстался с Севером?

Он не ответил. Притворно зевнул, поглядел на часы. Потянулся к карману за портсигаром. Я, в свою очередь, сделал вид, что забыл про вопрос. Чуткий Борис оценил это. Выдохнул дым, проговорил так, будто тот разговор был не далее, чем вчера:

- Что ты про черта рассказывал - семечки.

Я сделал вид, что не понял. Он пояснил.

- Одно дело он тебя водит, другое... Дернул - слыхал, говорится?

- Тонкости, Боря, - небрежно заметил я. Это, видимо, и решило дело.

- Ничего себе тонкости! - он отшвырнул окурок, забыв о противопожарных строгостях. Встал, затоптал его и, наконец, рассказал.

1 Мая их отпустили в поселок, в гарнизонный клуб. В разгар веселья примчался посыльный: по тревоге на аэродром! Приехали, узнали: воздушный разведчик обнаружил конвой у мыса Кибергнес. На удар ушла пара торпедоносцев с пятеркой Пе-3. Борис остался в резерве. На поле никого из начальства не было, на глаза попался самолет Р-5. И он вдруг решил взлететь на нем, разведать ребятам погоду над аэродромом. Оторвавшись от земли, задел за провода. Повреждение машины, вынужденная посадка...

Выслушав лаконичную исповедь, я только руками развел - так непохоже это было на Громова.

- Да, именно дернул... И что?

- Ясно, что. На Рыбачий, в морскую пехоту. И вот, представляешь...

И вдруг преобразился. Всю жесткость, суровость как смыло с лица. Глаза потеплели, помолодели, в них засветилась добрая синева.

- Знаешь, каких там ребят узнал! Не жалел, что и влип, даже не очень скучал по небу. В газетах, по радио - это одно...

О Рыбачьем в войну знали все. Этот насквозь продуваемый неистовыми ветрами голый скалистый полуостров где-то на Крайнем Севере то и дело упоминался в сводках Совинформбюро и постепенно стал символом стойкости наших бойцов, несокрушимости их морального духа. Хребет Муста-Тунтури, легендарный погранзнак А-36... Все три первые года войны не стихали там ожесточеннейшие бои, то и дело переходящие в рукопашные схватки. И за все это время отборным гитлеровским головорезам не удалось продвинуться ни на шаг! Девять месяцев в году длилась на Рыбачьем зима, неделями выли снежные бури, ветры достигали такой силы, что между стрелковыми ячейками и блиндажами приходилось протягивать канаты, вокруг в тундре не было ни деревца, оружие и руки отогревали, зажигая пропитанную тюленьим жиром ветошь. Месяцами не получали писем, а когда получали, то часто читали их чуть ли не наугад: мешок с почтой побывал в море вместе со сбитым само летом или захлестнутым волнами мотоботом...

В морской пехоте Борис стал таким же своим, каким был и в морской авиации. Мерз ночами у пулемета, отбивал бешеные атаки остервеневших от неудач фашистских горноегерей, ходил в контратаки. В одной из рукопашных схваток был ранен и, наскоро подлечившись, вернулся обратно к своим "братишкам"...

В октябре его вновь направили в авиацию. Но вернуть в полк сочли, видимо, нецелесообразным.

В нашем 5-м гвардейском авиаполку Громов успел налетать немного. Но каждый, кто с ним летал, запомнил его почерк - твердый, раскованный, легкий. И - благородство, иначе не скажешь. Великодушие по отношению к менее опытным, а может, и менее храбрым воздушным бойцам.

18 ноября он и Николай Новиков наносили удар по вражескому транспорту. Самолет Громова атаковали два "мессершмитта". Спокойно маневрируя, Борис предоставлял своим стрелкам возможность отбивать атаку за атакой. Один из "мессеров" задержался на развороте и тут же получил от воздушного стрелка Петра Довбни смертельную пулеметную очередь. Второй в это время успел выпустить очередь по торпедоносцу. Задымил мотор, началась тряска. Машинаплохо слушалась рулей. Борис хладнокровно боролся за ее жизнь. Сберегая каждый метр ускользающей высоты, дотянул до побережья. Затем и до своего аэродрома...

Тогда не погиб. Как и в десятках подобных переплетов на Севере. Как и в морской пехоте. А тут... Средь бела дня, на своем аэродроме, в учебном полете... А впрочем, какой учебный? Каждый полет на войне - боевой. И ввод в строй полка новых воздушных бойцов - такая же боевая задача, как и уничтожение вражеских кораблей. Может быть, еще и сложнее, недаром же ее поручают самым опытным, самым искусным пилотам.

Погиб смертью храбрых...

Вот и мой следующий вылет не в полном смысле был боевым. А стоил как бы не двух торпедных. По его нужности, необходимости на войне.