Арнольд Веймер - Мечты и свершения

Дальше все шло по стандарту. Кое-как я доковылял до тюрьмы. «Черные» жестоко избили меня и бросили в карцер. Побег и полчаса свежего воздуха обошлись мне в тридцать дней «зеленой лужайки» и лишения прав на свидания и передачи. Через несколько дней меня перевели в Центральную тюрьму, где водворили в пятое отделение. Так закончилась моя первая и последняя попытка бежать из тюрьмы…

Одной из главных забот политзаключенных было поддержание постоянной связи между собой. Без этого были немыслимы никакая организация, никакие совместные действия. Мы не могли бы жить, если бы не получали никакой информации, хотя бы самой скупой. Именно эти обстоятельства вызвали к жизни газету политзаключенных. Назвали мы ее «Вангимая Хяэль» («Голос тюрьмы»), она должна была собирать сведения, получаемые заключенными из разных источников, и делать их достоянием всех.

Организовать связь между заключенными было крайне трудно.

Так, сидевшие в пятом отделении выпускались из камеры на прогулку раз в день на 10–15 минут, причем под тщательным надзором и в строгом порядке: запрещалось выходить из строя, забегать вперед или отставать.

Три раза в день заключенных выпускали в уборную, которая состояла чаще всего из двух помещений: в переднем находились умывальники и две-три бочки для пищевых отбросов и мусора, в заднем — клозет, здесь стояла и круглая железная печка. Топили ее редко. Ее-то мы и использовали для передачи писем друг другу. Когда один «тонкс» — так мы называли письма — «подрывался на мине», то есть попадал в руки «черных», мы находили другие каналы связи. И так шло из года в год. Как правило, мы довольно быстро устанавливали, какие места раскрыты «черными», и переставали ими пользоваться.

Чего только мы не изобретали! Довольно долго тайником служила крышка, или, как мы ее перекрестили, «шапка», высокой железной печки. Правда, снимать ее было трудно, для этого требовались усилия группы мужчин. Под «шапку» прятали тайное письмо или газету, полученную с воли по нелегальному каналу. Этот путь долго выручал нас, им мы пользовались лишь для более крупных пакетов, следовательно, довольно редко. Надзирателям было хлопотно слишком часто поднимать крышку, но в конце концов и этот тайник был раскрыт. Длительное время он бездействовал, но потом, убедив «черных», что мы больше крышкой не пользуемся, мы возобновили этот канал.

У нас была разработана своеобразная система, при помощи которой нам удавалось поднимать крышку незаметно для надзирателя. В камере обычно сидело около 20 человек. Мы договаривались, в каком порядке выходить в уборную. Первая группа быстро покидала камеру. В уборной они какое-то время оставались одни, так как надзиратель ждал, пока из камеры выйдет последний заключенный. Тут мы времени не теряли! Покинувшие камеру первыми молниеносно снимали «шапку» — и дело было сделано.

Другой тайник находился в менее привлекательном месте. В мужской уборной был желоб для стока, связанный с канализационной трубой. Сверху трубу прикрывала частая литая решетка. Вот под этой решеткой политзаключенные и устроили свой тайник. При помощи несложного механизма в трубу через решетку проталкивали «тонкс». Чтобы письмо не промокло, мы соответствующим образом его обертывали.

Этот тайник действовал тоже долго, но однажды надзиратели неожиданно нагрянули и заметили около желоба скопление заключенных: одни закладывали «почту», другие загораживали их…

Дорого мы заплатили за эту оплошность. Надзиратели, сделав вид, что ничего не заметили, вынимали записки, переписывали их и клали обратно. Таким образом, у «черных» скопилось много тайных писем, которые они предъявили соответствующим камерам как улики. Авторов легко узнали по почерку. В итоге — семь дней карцера и сверх того лишение всех прав на несколько месяцев.

После этого случая политзаключенные стали писать письма, пользуясь азбукой Морзе, что лишило надзирателей возможности установить автора письма по почерку. Правда, это не спасало от наказания всю камеру, если надзиратели точно знали, что письмо «вышло» из ее стен. В случае, если невозможно было отпереться от письма, для предотвращения репрессий против всей камеры кто-нибудь из политических, чаще всего тот, кто долго избегал наказания, «признавался», что письмо написано им, избавляя от кары камеру в целом, а также того, кто не вылезал из карцера или по году не имел права на переписку и т. п.

Таким путем поддерживалась связь между камерами внутри отделения. Связь между отделениями осуществлялась обычно через баню, а также во время выхода и возвращения с прогулки — записки прятались на лестнице под перилами в заранее условленном месте. Поскольку надзиратели каждый раз проверять перила не могли, кое-что и проскальзывало.

В баню, находившуюся в нескольких десятках метров от Центральной тюрьмы, заключенных водили два раза в месяц. Хотя всех обыскивали и до бани и после, нам все же удавалось обмануть надзирателей. В бане, которая представляла собой довольно просторную деревянную постройку, можно было без труда найти множество мест для тайников. Это был более или менее надежный канал, хотя и с большими интервалами, но в тюрьме проблема времени вообще воспринималась несколько иначе, чем на воле. Заключенным, например, давали читать газеты месячной давности, и мы набрасывались на них, точно они были свежие. Никого не смущало, что информация порядком устарела.

Тяжело переживали мы отсутствие контактов с внешним миром. Использование для этой цели надзирателей, хотя бы посредством подкупа, исключалось. На эти должности подбирались надежные, с точки зрения властей, люди. Их проверяли со всех сторон. Между прочим, в тюрьме служило довольно много унтер-офицеров разгромленной армии Юденича — ярых врагов коммунистов.

В период предварительного следствия эту связь поддерживали через родных. Заключенные имели права получать с воли белье — тюрьма снабжала бельем плохо — и отправлять его домой в стирку. Записки обычно вкладывались в швы. Тонкая папиросная бумага разрезалась на полоски шириной примерно в десять сантиметров, текст писался чернильным карандашом и так мелко, что прочесть его можно было разве через лупу. Поэтому обладавшие мелким почерком были у нас на особом учете. Среди них были Типман, Йоозеп Саат и я.

Надо сказать, что папиросная бумага, если она сыроватая, в белье вообще не прощупывалась.

Таким путем письма отправлялись из тюрьмы на волю и попадали адресату. В общем эта связь работала довольно четко, и, насколько мне известно, провалов не было, хотя отдельные неудачи и случались. Однажды, например, в возвращенном из дома белье я обнаружил свое же письмо, отправленное на волю месяц назад, мои домашние его не нашли.