Арнольд Веймер - Мечты и свершения

В тяжелой тюремной обстановке случалось, конечно, что с годами отдельные товарищи утрачивали способность сопротивляться и сдавались. При этом некоторые из них откровенно признавались в этом. В конце концов они подавали прошение о помиловании. За все годы таких набралось не больше десятка. Это были люди слабые духом.

Но случалось, что доселе хорошо державшийся политзаключенный вдруг изменял своим принципам, начинал высказывать непартийные взгляды, а через некоторое время заявлял, что, по его мнению, борьба, руководимая Коммунистической партией, не даст успешных результатов, поэтому он «понесет свои кости». Таким оказался Оравас. Правда, о нем и раньше ходили слухи, что он был когда-то полицейским агентом. Но на процессе он выступал солидарно с другими и в тюрьме вел себя порядочно. Поэтому подозрения улетучились. И вдруг однажды он заявил, что переменил свои взгляды, подает прошение о помиловании.

И уж совсем неожиданным был поступок одного заключенного. До ареста он находился на довольно крупных постах в нелегальной партии. И на процессе, и в тюрьме он твердо придерживался революционной линии, не выказывая никаких симптомов духовного падения. И вдруг…

Однажды вечером при перекличке заместитель начальника тюрьмы Биркан остановился неподалеку от него, тот вышел из строя и, не говоря ни слова, дал ему пощечину, его сразу отвели в карцер. Через тридцать дней его поместили в одиночку, а через некоторое время он подал прошение о помиловании…

Как потом выяснилось, не обошлось без вмешательства его близких. Они находились в каких-то родственных связях с представителями властей, через которых и действовали. Под давлением близких он решил постепенно изолироваться от политзаключенных. Его пощечина была, скорее, символической. Власти же были заинтересованы в том, чтобы поколебать единство политзаключенных, и всячески подбивали заметного в прошлом политического деятеля подать прошение.

Помню последнюю встречу с ним. Его привели в нашу камеру, чтобы он после помилования забрал свои вещи. Выходя, он, надеясь произвести эффект, произнес:

— И вы пойдете по моим стопам!

Как известно, он жестоко ошибся. За ним последовал только бывший член Государственной думы Янсон, который тоже подал прошение о помиловании.

Так буржуазии удавалось выхватить из наших рядов отдельных неустойчивых политзаключенных. Таких мы решительно исключали из партии.

Но наши ряды не дрогнули. Коммунисты стойко выдержали долгий срок. У одних он составил 14 лет, у других — еще больше. По 16 лет отсидели в тюрьме сестры Тельман. Свыше 15 лет — Иоханнес Лауристин. Всего 19 дней он был на свободе. Потом его снова арестовали и приговорили к семи годам каторги.

Большую поддержку, моральную и материальную, оказывали нам рабочие из Советского Союза. Мы знали, что на предприятиях Ленинграда, Пскова, Вологды, Великих Лук есть организации, которые шефствуют над политзаключенными Эстонии.

Эстонцы, которые жили в то время в Советской России, посылали нам и средства, и литературу.

Однажды вечером после переклички неожиданно открылось окошко в двери нашей камеры, и надзиратель скороговоркой прошептал, что скоро нас освободят, после чего он сразу же исчез. Поскольку этот надзиратель не принадлежал к числу живодеров, то провокации с его стороны опасаться не приходилось. Однако сразу принять это сообщение за чистую монету мы не решались. По опыту долгих лет мы привыкли ко всевозможным слухам, так что «завести» нас было не так уж легко. Слухи о предполагаемой амнистии до нас доходили. Но ей должно было предшествовать обсуждение в Государственном собрании, а на это требовалось время.

Мы с Кээрдо, услышав о предстоящем освобождении, стали строить различные предположения, в какой форме это может произойти. Шел 1938 год. Обстановка в мире была достаточно напряженная. Фашистская Германия открыто демонстрировала свои агрессивные стремления. Эстонское правительство Пятса все больше ориентировалось на Гитлера. Но, совершив в 1934 году фашистский переворот, Пятс посадил в тюрьму своих конкурентов — вапсов — агентов германских фашистов. Видимо, амнистия была связана с очередными внутриполитическими маневрами фашистских правителей Эстонии. И вот Пятс, рассуждали мы с Кээрдо, хочет выпустить вапсов на волю. А так как вапсы осуждены на основе того же параграфа 102, что и коммунисты, то Пятс вынужден автоматически распространить закон об амнистии и на нас. Было у нас и еще одно объяснение одновременной амнистии и для вапсов, и для коммунистов. В глазах Советского Союза освобождение по амнистии одних вапсов выглядело бы как антисоветская провокация.

Мы не были уверены в абсолютной точности своих предположений и старались раздобыть более подробные сведения об амнистии. [27] К сожалению, до сих пор в архиве не удалось найти документов, проливающих свет на историю издания закона об амнистии, и поэтому она и по сей день остается недостаточно ясной.

Ближайшие дни показали, что тюремные власти действительно готовятся к тому, что будут амнистированы, хотя бы частично, и коммунисты.

Наконец была объявлена амнистия всем осужденным на основании параграфа 102. Таким образом, на участников восстания 1 декабря 1924 года она не распространялась, поскольку они были приговорены по другому параграфу. Не попадали под амнистию и лица, которых буржуазный суд в свое время осудил по ложному обвинению в шпионаже в пользу Советского государства. В Центральной тюрьме набралось примерно три десятка политических, не подлежащих амнистии.

Тюремная администрация заранее приводила в порядок документацию на заключенных. Кажется, возник вопрос и об одежде, поскольку та, в которой нас привели в тюрьму, за 14–15 лет пришла в негодность.

Наконец 7 мая 1938 года пришло распоряжение собрать вещи. Принадлежавшие государству сдать, одеться в свою одежду. Вся процедура освобождения прошла без инцидентов, довольно гладко. Большинство освобожденных встречали родные, о тех же, у кого их не было, позаботились активисты-рабочие, которые взяли их на свое попечение, чтоб помочь встать после тюрьмы на ноги. Меня встречал младший брат Бернард. Вместе с ним я отправился на Красную улицу, где меня со слезами радости встречала мать.

Отца я не застал в живых: он умер в 1929 году от жестокого бронхита. Старший мой брат Руут, участник восстания рабочих 1 декабря 1924 года, попал в руки белогвардейцев и был расстрелян. После него остались вдова с дочерью, которые жили в нашей семье, вдова по профессии учительница, преподавала в школе.