Гарольд Лэмб - Бабур-Тигр. Великий завоеватель Востока

Однако встречались и исторические труды, объясняющие события с точки зрения истинной веры, – «Книга побед Тимур-бека», написанная Али Йезди, и семитомная «всеобщая история» Мирхонда, продолженная его внуком, Хондемиром [36], тогда еще здравствующим. Были еще творения музыкантов и керамистов, а также мечтателей, воплотивших свои грезы в архитектуре.

Еще до того, как в Западной Европе вошел в употребление термин «человек энциклопедических знаний», таких людей с всеобъемлющим мышлением можно было встретить в Хорасане. Его правитель, султан Хусейн, также имел склонность к разнообразным искусствам, хотя его творения, как отмечал Бабур, оставляли желать лучшего. Тигр не упустил случая посетить и вознести молитву у недавно установленной гробницы визиря султана – знаменитого Мир Алишера, имя которого в буквальном переводе означает «эмир Али-лев». Мир Алишер хотел посвятить свою жизнь литературе, однако был вынужден занять пост министра, находя отдушину в живописи, составлении исторических таблиц и в особенности поэзии. Из-под пера Навои (такой он выбрал для себя поэтический псевдоним) вышло немало произведений, написанных на его родном тюркском языке, а не на общепринятом в литературе персидском. В этом отношении он стал настоящим первопроходцем, как тот европейский гений, что на заре эпохи Возрождения впервые использовал в своих сочинениях разговорный ломбардский диалект вместо традиционной латыни [37]. Все это бесконечно интересовало Бабура, который и сам использовал чагатайский тюркский в своих записях, хотя стихи мог сочинять на любом из известных ему языков.

«Алишер-бек был человек бесподобный. Беком он у султана не был, но был его товарищем. С тех пор как на тюркском языке слагают стихи, никто другой не слагал их так много и так хорошо. Персидский диван он тоже составил. Некоторые стихи там недурны, но в большинстве они слабы и стоят низко. Следуя примеру Мауляны Абд ар-Рахмана Джами, он собрал свои письма и получился сборник писем, которые он писал кому-нибудь по какому-нибудь поводу. Без сына, без дочери, без жены и без семьи прошел он прекрасно свой путь в мире, одиноко и налегке».

Бабуру доставляли немалое удовольствие анекдоты, и во время своих прогулок по Герату он услышал очередную историю об Алишере. Некий посредственный поэт – Бинаи из Герата – не раз терпел насмешки от великого поэта и визиря по поводу своего музыкального невежества. Выбрав благоприятный момент, когда Алишера не было в городе, Бинаи поднатаскался в тонкостях музыки и даже самостоятельно сочинил несколько мелодий. По возвращении в артистический Герат Алишер, к своему полному изумлению, был встречен Бинаи, исполнявшим песню собственного сочинения. Однако на этом соперничество между поэтами не закончилось.

«Как-то раз, за игрой в шахматы, Алишер-бек вытянул ногу и коснулся зада Бинаи. Алишер-бек шутливо сказал: «Вот беда! В Герате, если вытянешь ногу, непременно коснешься зада поэта». Бинаи отвечал: «А если подожмешь ногу, тоже коснешься зада поэта». В конце концов из-за таких шуток Бинаи ушел из Герата и отправился в Самарканд. Алишер-бек придумывал много разных вещей, и хорошие вещи придумывал. Всякий, кто изобретал что-нибудь новое в своем деле, чтобы обеспечить успех этой вещи, называл ее «алишери». Некоторые ссылались на Алишера ради шутки. Так, из-за того, что Алишер-бек, когда у него болело ухо, повязывался платком, женщины называли синий платок, повязанный наискось, «алишерово украшение». Бинаи тоже, собираясь уйти из Герата, заказал седельнику необычное седло для своего осла, и оно стало известно под названием «алишери».

Утренние часы Тигр посвящал изучению архитектуры Герата, рассматривая бани, училища, богадельни, резервуары, рыбные пруды и обсерватории. Однако они не вызывали у него того восхищения, какое он испытывал в Самарканде. Свое нынешнее пристанище он воспринимал лишь как родину покойного Алишера. Наибольший интерес у него вызывали персонажи, имевшие отношение к миру искусства, – дервиши, которых было принято приглашать в дом, когда они проходили мимо, являлись истинными знатоками истории, традиций и «низких наук», – поскольку высшим знанием считалось искусство толкования религиозных текстов. Он испытывал острое желание завязать с ними более тесные отношения.

Он испытывал и большую неловкость, по-прежнему оставаясь в столице царевичей лишь в положении их царственного гостя. Бади-аз-Заман, старший из братьев, отличался нерешительностью и шел на поводу у более популярного в народе Музаффара, сына царевны Хадичи, властной женщины и любимой жены Хусейна. Бабур, на попечении которого находился несчастный и крепко пристрастившийся к спиртному Джахангир, был вынужден учитывать ревнивые взгляды придворных и просчитывать каждый свой шаг. В то же время он и сам подумывал о том, чтобы попробовать вина во время очередной пирушки.

«Через несколько дней Музаффар-мирза пригласил меня к себе в дом. Музаффар-мирза жил в саду Баг-и-Сафид; Хадича-биким тоже находилась там. Джахангир-мирза пошел со мной. После того как убрали еду и угощение, Музаффар-мирза повел нас в здание, построенное Бабуром-мирзой и называемое Тараб-хана. В Тараб-хане состоялась попойка. Тараб-хана – небольшое здание, находящееся посреди садика; это постройка всего в два яруса, но довольно красивая. Верхний ярус ее отделали более роскошно. По четырем углам его находятся четыре худжры; все пространство и расстояние между этими четырьмя худжрами представляет собой один покой и одну комнату, между четырьмя худжрами устроены четыре возвышения в виде ниш. Каждая сторона этой комнаты украшена картинами. Хотя эту постройку возвел Бабур-мирза, но картины приказал нарисовать Абу Саид-мирза; на них изобразили его битвы и сражения.

На возвышении с северной стороны положили две подушки, одну напротив другой. На одну подушку сели мы – Музаффар-мирза и я, на другую подушку уселись султан Масуд-мирза и Джахангир-мирза. Так как мы были гостями в доме Музаффара-мирзы, то Музаффар-мирза посадил меня выше себя. Кравчие наполнили чаши наслаждения и начали подносить их присутствующим, расхаживая между ними, а присутствующие глотали процеженные вина, словно живую воду. Пирушка разгорелась, вино поднялось в голову. Участники попойки имели намерение заставить меня выпить и ввести меня тоже в круг пьяниц; хотя я до этого времени не пил вина допьяна и не знал как следует, каково состояние и удовольствие от нетрезвости и опьянения, но склонность пить вино у меня была, и сердце влекло меня пройти по этой долине. В отрочестве я не имел склонности к вину и не знал наслаждения вином; если отец иногда и предлагал мне вина, я приводил различные отговорки и не употреблял его. После смерти отца благодаря счастливому влиянию ходжи Кази я был воздержан и благочестив и избегал даже сомнительных кушаний – где уж там было вино употреблять! Потом, когда вследствие требований юности и влечения души у меня появилась склонность к вину, некому было предложить мне вина и не было даже человека, знающего о моем стремлении к вину.