Юрий Федосюк - Короткие встречи с великими

С товарищеским приветом

Если бы я был чуть поумнее и памятливее, то вспомнил бы давние слова Федина о его «большом друге» – соседе Б.Л. Пастернаке, понял бы, как трудно было ему подписывать антипастернаковское письмо в «Новом мире», и, разумеется, с такой легковесной просьбой, даже под нажимом начальства, к старому писателю не обратился бы.

Я.В. Флиер в Вене (фотография 1946 года)

В сентябре 1946 года ВОКС направил в Австрию делегацию на 1-й конгресс Австро-советского общества в составе: профессор В. (глава делегации), архитектор В.М. Кусаков, профессор-невропатолог В.К. Хорошко, пианист Я.В. Флиер [34]и в качестве секретаря делегации я. Пробыли три недели с заездом в Венгрию.

Во время поездки я более всего сблизился с Флиером. Этому способствовала наименьшая разница в возрасте (восемь лет), а главное – его живой, общительный и добрый характер.

Худощавый, горбоносый и подвижный Флиер непрерывно развлекал меня россказнями и анекдотами. В 1936 году он уже побывал в Вене, получил диплом на международном конкурсе пианистов и чувствовал себя в австрийской столице как рыба в воде. Впрочем, Флиер принадлежал к разряду людей, которые повсюду чувствуют себя легко, вольготно и раскованно.

Ввиду того что Флиеру предложили дать два дополнительных концерта по окончании срока, установленного для пребывания делегации в стране, я, с разрешения начальства, остался с ним в Австрии после того, как три остальных члена делегации вернулись в Москву.

Помимо пианистического таланта Флиер обладал незаурядным даром пародиста. Руководитель нашей делегации был редкостным тупицей и бурбоном. Некрасивый, невежественный и самоуверенный, он к месту и не к месту старался выказать себя твердокаменным классовым бойцом. Улыбка на его напряжённом лице была явлением редким. Легкомысленные австрийцы быстро раскусили его и всерьёз не принимали. Трудно было подыскать более неподходящую кандидатуру руководителя советской делегации в Австрии. На диспуте в Венском университете он на моих глазах позорно провалился. Учёный-недоучка, В. выдвинулся благодаря модному в то время тезису: русская классическая философия, то есть Белинский, Добролюбов, Чернышевский, всегда опережала западную, на которую к тому же оказывала могучее влияние. На эту тему В. написал большинство своих книг и брошюр. Но выступать в Венском университете с прямыми намёками на то, что неведомый австрийцам Белинский едва ли не выше Гегеля, было более чем неосмотрительно. Неслучайно после 1953 года звезда В. мгновенно закатилась, и все наши учёные, с которыми я заводил речь о моём венском спутнике, отзывались о нём с нескрываемым презрением.

Все свои выступления в Австрии В. начинал одинаково, примерно так: «Господа! Австрийская реакция, вдохновляемая американским империализмом, постоянно ищет коварные лазейки, пытаясь повернуть неумолимый ход истории назад. Миллионы советских людей, вдохновляемые предначертаниями великого товарища Сталина, единодушно выступают против козней австрийской реакции, несущей своему народу неминуемую гибель» и т. д. в том же духе. Известный австрийский литератор Гуго Гупперт, взявшийся переводить речи В. на немецкий язык, впал в полное отчаяние.

Быстро уловив все повадки В., Флиер, оставаясь наедине со мною, разыгрывал уморительные сцены: надув щеки и напустив на себя грозный петушиный вид, то есть перевоплотившись в В., Флиер как бы потряхивая мешковатыми брюками, условно выходил на трибуну и, вперив глаза в потолок, голосом, полным гнева, изрекал: «Господа… Австрийская реакция… коварные лазейки… неминуемая гибель» и т. п. Я чуть не катался по полу от смеха.

От Флиера я узнал многие частности о наших видных деятелях культуры: мало с кем из них он не общался. Оценки увиденного в Австрии, даваемые Флиером, были лаконичны и метки. Как-то я многословно возмущался слабым выступлением дирижёра Карла Этца, Флиер же коротко резюмировал: «Студент 3-го курса нашей консерватории, не из лучших». О певице Стояновой: «Пыжится, да и только». Заграничную действительность он воспринимал трезво, умел отделять хорошее от плохого. В одном из закутков венского кабаре «Шифе латерне» мы обратили внимание на сценку: богато одетый мужчина обнимал даму, а возле играл лирическую музыку специально нанятый скрипач, которого пара вовсе не стеснялась. «Да, – сказал Флиер, – незавидна судьба этого совсем неплохого музыканта». Он уловил в игре скрипача талант.

Флиер всегда высоко и почтительно отзывался о своем преподавателе Игумнове, но не умолчал и о некоторых странностях его отношения к женщинам. Запомнился рассказ: класс Игумнова во главе со своим руководителем как-то поехал на загородную прогулку. Было жарко, искупались. Мужчины обратили внимание на то, как хороша в купальном костюме студентка Фенечка. Игумнов не купался, стоял одетый на берегу. Один из студентов подошел к нему и неосмотрительно сказал: «Посмотрите, Константин Николаевич, какая фигурка у Фенечки». Игумнов посмотрел, лицо его исказилось гримасой брезгливости: «Фу, какая гадость!»

Анекдоты и остроты сыпались из уст Флиера как из рога изобилия, но даже самые непристойные из них он подавал изящно и со вкусом. От него я впервые услышал знаменитое изречение музыковеда Соллертинского: «Я пью много, но зато часто».

Флиер посвящал меня и в свои донжуановские истории, во многом необыкновенные, но явно не вымышленные.

В городе Линце он дал концерт. Публики пришло много, но рояль оказался плохо настроенным. Я кипятился, а Флиер улыбался и успокаивал меня: «Вы – придираст, разве у нас в провинции рояли лучше?» После концерта, смело сыгранного на плохом инструменте, к Флиеру выстроилась длинная очередь за автографами. Было поздно, я видел, как он устал, и всё уговаривал его прекратить надписывание программок, на что услышал возражение: «Это тоже важно, не надо зря обижать людей». Короче, в любом случае он учил меня житейской мудрости.

Флиер по-детски радовался, когда узнал, что его назвали лучшим исполнителем Шопена. До него в Австрии гастролировал Гилельс, тоже играл Шопена, но австрийцы назвали его молотобойцем. Между обоими пианистами чувствовался дух соперничества, но отношения оставались нормальными, товарищескими.

Иногда я наблюдал, как тень грусти спускалась на лицо Флиера. Выяснилось: он ощущал приближающуюся болезнь пальцев, гибельную для пианиста. Вместе с профессором Хорошко он ездил на консультацию к какому-то видному венскому врачу. Позднее, в Москве, я узнал, что болезнь обострилась, играть он уже не мог, но затем усилиями врачей и собственной воли вылечился и возобновил концертную деятельность.