Виктор Петелин - Фельдмаршал Румянцев

Вода начала спадать, повсюду были видны следы ее разрушительного действия.

Эссен двинул свой корпус к Журже, но высланные вперед разъезды нигде не встречали неприятеля. И вскоре стало ясно, что никакие маневры русского корпуса не заставят неприятеля выйти из крепости. В ней, как сказали захваченные пленные, было уже около 15 тысяч войска, из них 10 тысяч конницы. Стало также известно, что неприятель собирается покинуть Журжу, потому что не запасает провианта впрок, а подвозит лишь на два-три дня.

3 августа неприятель наконец-то заметил приближение корпуса Эссена и выслал на разведку конный отряд. Казаки и арнауты заманили его в поле и навели на Ахтырский гусарский полк. Стычка между ними была недолгой. Выскочившие из засады гусары налетели на турок, которые тут же ушли в крепость, оставив на поле убитыми до тридцати человек. Этот частный успех, видимо, вскружил Эссену голову, и он решил без тщательной подготовки идти на штурм крепости.

Атака Журжи 7 августа 1771 года была настолько неумело и торопливо проведена, что стала горьким уроком для всей армии. Военный историк Петров, тщательно изучив рапорты и донесения оставшихся в живых участников этого штурма, писал: «Главною причиною неудачного приступа к Журже была чрезвычайная потеря в офицерах, которые, находясь всегда впереди, подавали пример мужества солдатам, но зато первые и стали жертвою своей храбрости. Оробевшие солдаты, не видя более своих начальников, с которыми были готовы на все, – видя убитыми храбрейших из своих товарищей, не могли уже решиться идти по их следам. К тому же неприятель, вопреки полученным о нем сведениям, имел твердую решимость защищать Журжу, углубил ров ретраншемента и впустил в него воду, что было нам неизвестно. Наконец, Эссен мало обратил внимания на совет Румянцева и почти не воспользовался действием своей артиллерии; а для штурма было взято мало лестниц, так что только по десяти человек в каждой колонне могли всходить разом на бруствер. Ясно, что неприятель мог легко сбивать их в ров пиками и крючьями. Напротив того, если б для атаки войска каждой колонны были разделены на батальоны с общим резервом, тогда, во-первых, огонь неприятельской артиллерии не вырывал бы глубоких рядов общей колонны; во-вторых, силы его были бы раздроблены, и на вал могло бы взойти втрое или вчетверо большее число атакующих».

Эссен, простояв сутки у Журжи, ушел со своим корпусом за реку Аргис. И августа в рапорте Румянцеву, рассказывая о подробностях штурма, называет его «несчастием, которое, предохранив его от великих опасностей, обременяет его жизнию».

Это было несчастьем не только для Эссена, но и для Румянцева… За несколько часов потерять почти всех офицеров, потерять нити руководства штурмом и почти треть всего корпуса – такова была цена этого ночного безумия генерала Эссена. В реляции Екатерине II Румянцев писал, что он не смеет, не будучи свидетелем делу, «заочно положить нареканиев ни на чьи упущения в сем неприятном случае. Смерть и раны многих свидетельствуют, сколь довольно тут было стремительного усердия приобресть победу, жребий коей не всегда в человеческой власти». Но вместе с тем он четко высказывал обвинения в адрес главного командира, который не употребил в пользу сведения инженеров и генералов о положении тамошних укреплений… Сколько уж раз была сия крепость в их руках, а, узнав об укреплениях, можно было бы так направить движения колонн для произведения нужного дела, чтобы не испытывать больших затруднений, кои можно было б предусмотреть. «Велел ему, – писал Румянцев, – во-первых, начать попытку на ретраншемент действием артиллерии, стреляя залпом из многих пушек… чем бы и прикрывать могли свой приступ, и отнюдь не сходно то с моими мыслями, что он атаку зачал ночью, когда все случаи к смятению легко происходят, и, приступ делая на ретраншемент, тащили с собою бесплодно пушки, из коих семь досталось в руки неприятелю… Впрочем, сия потеря под Журжею еще ни в чем не переменяет нашего положения, и неприятель, есть ли бы покусился после сего на какой шаг, везде будет принят достаточным сопротивлением…»

Конечно, не хотелось фельдмаршалу Румянцеву брать на себя «чужой» грех, а потому в реляции Екатерине он высказал всю правду о неудачливом генерале… Вот когда удачно совершает поиск генерал Вейсман, то фельдмаршал тут же сообщает императрице о прекрасном таланте подчиненного ему генерала. Но что же сказать ему о Журже и атаковавшем ее генерале? Провалил операцию, которую он, Румянцев, так ждал и готовил…

29 августа 1771 года фельдмаршал Румянцев писал Екатерине II: «Всемилостивейшая государыня! Недавно приехал ко мне в армию старший сын, которого по Всемилостивейшему, Вашего Величества, благоволению, я имею своим генерал-адъютантом. Осмеливаюсь, Всемилостивейшая Государыня, благодарение всеподданнейшее принести Вашему Императорскому Величеству за сей вновь и толь чувствительный мне знак Монаршей Вашей милости…»

Редко видел фельдмаршал своих сыновей. Ратная служба не давала ему покойно наслаждаться семейным уютом. А потом крепкие разногласия с супругой Екатериной Михайловной совсем отдалили его от дома. Лишь письма ее частенько напоминали ему о детях.

Как быстро мчится время! Кажется, только вчера он, возвратившись после взятия Кольберга в Москву, видел своих детей совсем маленькими. Правда, десятилетний Миша уже тогда мечтал о сражениях и походах, лихо скакал на коне, воображая себя бесстрашным рубакой. А теперь ему уже скоро исполнится двадцать… Да и младшим немногим меньше. Николай уже при дворе, и лишь Сергей остался при матери. Так вот не успеешь оглянуться, как подойдет старость, и останутся после тебя только взрослые дети да память о выигранных сражениях… Хорошо, что сейчас здесь затишье, пусть Михаил присмотрится к походной жизни – не так уж она сладка, как может показаться юношескому воображению…

Румянцев достал заветную шкатулку, в которой держал письма и самые важные документы, и стал перебирать их. Столько уже накопилось писем Екатерины Михайловны! До сих пор он так и не мог разобраться в своих чувствах к ней. Ясно, что не любил ее, но ведь она была женой, хозяйкой дома, матерью его детей… Сначала она просто приглянулась ему, красивая, статная, даже величественная. Но потом все чаще стала упрекать его в изменах, о которых узнавала; конечно, семейные сцены ему надоедали, он стал меньше бывать дома, к тому же действительно столько красивых женщин встречалось на его беспокойном пути…

Вот и разошлись их пути-дороги. Попыталась она пожить вместе с ним в Глухове несколько лет тому назад, но из этого тоже ничего не вышло. И вот – только дети и роднят их… Да вот эти письма. Просматривая их, он вновь словно бы заново переживал свою жизнь…