Виктор Петелин - Фельдмаршал Румянцев

– А что вы со мной даете? – спросил барон Игельстром.

– В ваше распоряжение поступает отряд войск, находящийся при Журже. Вы ведь служили по дипломатической части, если память мне не изменяет?

– Да, ваше сиятельство, в Польше, при нашем полномочном министре князе Репнине.

– Ну, с Богом, Осип Андреевич! При съезде комиссарском поступайте в согласии со статским советником Симолиным, долговременная практика не случайно возвысила его в делах политических. Я напишу ему письмо, вы передадите…

В письме Симолину Румянцев писал, что главная квартира в Яссах сделала все, чтобы переговоры с турецким комиссаром о перемирии завершились успешно. Пункты согласованы, ничто не может вызвать, казалось бы, затруднений в решении обоюдного дела. Все наши требования основаны на пользе и необходимости наших выгод. Турки, потерпевшие поражения в трех кампаниях, должны пойти на уступки, чтобы не потерять большего.

Другое беспокоило фельдмаршала куда больше. С заключением перемирия статский советник справится. А вот что будет, если турки откажутся пойти на перемирие? До сих пор главнокомандующий не имел генерального плана кампании и повелений на сей счет. Неужто в Петербурге все еще всерьез мечтают об экспедиции в Константинополь? Во всяком случае, приезд адмирала Нольса и его высокие полномочия готовить все годные суда к морскому плаванию и строить новые, а также состоявшийся разговор с ним убеждали Румянцева в том, что императрица не оставила мысли напасть на Константинополь с двух сторон: граф Алексей Орлов со стороны Средиземного моря, а экспедиционный корпус со стороны Дуная…

Для того и прибыл сюда адмирал Нольс, чтобы подготовить суда для перевозки части корпуса морем. И генерал-майор Евгений Кашкин, сопровождающий адмирала в качестве полномочного представителя Военной коллегии, и сам адмирал сообщили о том, что их направила сюда императрица для починки захваченных у неприятеля судов и постройки новых для экспедиции, которую Петербург намерен предпринять. Сто тысяч рублей выделено на эти нужды.

Из разговора с прибывшими из Петербурга посланцами Румянцев понял, что императрица рассчитывает, что от 10 до 15 тысяч войска могут идти морем, а для этого нужны суда. У турок, как сказал адмирал Нольс, от шести до восьми ветхих линейных кораблей, которые не смеют тронуться из Дарданелл. Не станут они преградой и при высадке русского десанта.

Более того, из разговора с адмиралом Румянцев понял, что в Петербурге царит победное настроение. При дворе говорят, что у турок хоть много галер и купеческих судов, но немало плохих лоцманов и моряков, которые ничего, дескать, не смыслят в управлении кораблем и не слушают никого, даже тех, кто ими командует. «Когда атакуешь, надо ожидать сопротивления, – повторил адмирал слова императрицы, – но если по прошедшему можно заключать о будущем, то должно предполагать, что дело будет трудное, но вполне возможное…»

В Петербурге все кажется легким и вполне возможным, а как только окажешься здесь, в завоеванных княжествах, то все становится на свои места… И адмирал Нольс уже трезвее смотрит на положение дел: то того нет, то другого. А сколько раз Румянцев сообщал в Петербург обо всех нехватках, о которых говорит и адмирал. Да и капитан Нагаткин, боевой мореход, занимался не своим делом. Выходит, что, несмотря на переговоры о перемирии, императрица намерена восполнить как-то промедление. Из того же разговора с адмиралом и Евгением Кашкиным, молодым человеком, восприимчивым и кротким, блестяще знающим несколько языков, развившим бурную деятельность, Румянцев понял, что успех готовящейся экспедиции близок сердцу императрицы. И если мир не будет заключен, то миссия адмирала окажется весьма кстати. Вот почему и сейчас, когда ведутся переговоры о перемирии, адмирал ничуть не сбавил своих приготовлений. «Напротив, – говорил он, – чем более мы будем готовы действовать и особенно нанести этот решительный удар, тем вернее дело мира ускорится». Ясно, что он говорил с чужих слов… Но неужто, кроме экспедиции в Константинополь, в Петербурге не возникло иных мыслей о генеральном плане будущей кампании?

По неведомым путям эти сомнения Румянцева дошли до Петербурга. Вскоре фельдмаршал получил письмо Екатерины II, смысл которого полностью подтвердил его самые худшие опасения: кто-то выдал его сомнения императрице.

«Граф Петр Александрович! Написав письмо от 13 марта, имею на теперешний случай сказать Вам.

1. Мне сдается, что здесь, так, как и в ваших местах, есть люди, кои большое предприятие, о коем Вы известны, ищут всячески отдалить, не могши оному препятствовать, знавши, что на то моя воля решительная есть.

2. В Вашем проекте о перемирии, в той статье, где оговорено о судах, чтобы не входить им ни в Дунай, ни во Днестр и не приближаться к бессарабским берегам, я нашла двоякость слов и что они неясно и невнятно изображены, нашим ли то делать судам или турецким запрещается. Для того, если есть еще время, надлежит оную речь поправить; ибо без того нашим морским приготовлениям может учиниться от двоякости тех слов помеха, и найтиться может, если б разорвался конгресс, в недостатке тех приуготовлений, кои теперь идут, как то: ни донские лодки, кои наряжены, ни азовские фрегаты до устья Дуная не могли бы тогда дойти. Есмь навсегда к Вам доброжелательн а…»

Даже подчеркнутые последние слова не улучшили настроения фельдмаршала, которому это письмо было явно не по душе. Вот начинаются те самые извороты, которые он так не любил ни в личной жизни, ни в военном деле, ни в политике… Какая же тут двоякость слов и что же тут неясно и невнятно изображено? Никакая из сторон не должна иметь преимуществ и выгод во время переговоров о перемирии… Но, оказывается, эта статья вредна для приготовлений, которые предприняла Екатерина II. Как будто можно сразу делать два противоположных дела в одночасье!

Конечно, Румянцев по долгу службы тут же сообщил Симолину о необходимости изменить этот пункт соглашения. Он писал, что Петербург «не желает, чтоб всякое с Дунаем вообще из Черного моря сообщение, а с ним и хождение судов по берегам Бессарабии пресечены были, а напротив, чтоб употребить всевозможное попечение к приложению пункта в наших предложениях относительно до Черного моря таким образом, как оный начертан в проекте конвенции, здесь сообщаемой, а именно, чтоб обеих сторон военные и другие суда имели взаимно свободу ходить и плавать при берегах, оружию каждой части подвластных, и между оными до крайнего с своей стороны устья Дуная-реки на том и другом берегу ее, не преступая уже отнюдь и ни под каким предлогом за сии черты, а еще менее касаясь до берегов и мест, неприятелем занятых…».