Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

Как-то Шаляпин сказал своему дорогому Алексе, что Серов только что закончил его портрет. Естественно, пошли смотреть; Горький был изумлен и обрадован; Серов тут же предложил написать портрет Горького, который сначала ссылался на занятость, но потом согласился позировать.

А в Москве становилось все тревожнее и тревожнее.

Наступили трудные времена. Беспокойно было на душе у Федора Ивановича. Чувствовалось, что предстояли большие испытания. Рабочие все чаще от слов переходили к делу, оказывая сопротивление жандармам. Уже не разбегались, как раньше, а встречали их градом камней и даже револьверными выстрелами. Так, на Страстном бульваре, рассказывали, у памятника Пушкину, жандармам не удалось разогнать рабочих, пришлось вызвать казаков и пехоту и только нагайками, шашками, штыками удалось размести от митингующих площадь. Булочники Филиппова на Тверской тоже пустили в ход камни и булыжники и несколько часов не пускали в пекарню полицию, которой показалось, что там засели подозрительные личности. Вскоре выяснилось, что все эти вроде бы случайные и разрозненные эпизоды городской жизни направляла опытная рука; за всеми этими событиями стояли пропагандисты, агитаторы, организаторы, поставившие перед собой задачу слить все эти мелкие ручейки недовольства в великое русло всеобщего московского бурного потока протестующих против самодержавия.

На крупнейших фабриках и заводах до поры до времени действовали тайные силы, внушающие рабочим недовольство существующим строем и порядками на фабрике или заводе. Возникали целые группы недовольных. Во главе их, как правило, вставали профессиональные революционеры, частенько бывавшие в Женеве и получавшие инструкции из заграничного центра, деньги, оружие, фальшивые паспорта… И происходили странные явления: на завод приходили чужие люди, бросали в рабочих звонкие фразы, призывали к забастовке, вместе с рабочими выходили во двор, на улицу, самые отчаянные подходили к соседнему заводу, прорывали кольца сторожей, входили во двор и расходились по цехам. Городовые, стоявшие у входов заводов, при встрече с такими по-боевому настроенными молодыми людьми тут же сникали, а потом старались незаметно исчезнуть. Ворвавшиеся таким образом рабочие во главе с агитаторами становились хозяевами положения: включали сигнальный гудок к прекращению работы, созывали на митинг, призывали к забастовке. Раздавались крики в поддержку, но были и такие, которые предлагали «бить бунтовщика» и возвращаться на работу. Но тут, как правило, вступали чужаки-пришельцы с угрозами побить предателей рабочего класса, «хозяйских подлиз». Тех же, кто и после этих угроз физической расправы продолжал призывать к благоразумию, пинками выталкивали из толпы, а в отделившихся бросали камни. После этого протестовавшие уходили, колеблющихся становилось все меньше и меньше, простым большинством голосов принималось решение бастовать. Агитаторы затягивали «Марсельезу», пришедшие вместе с ними дружно подтягивали, и боевая песня завершала начатое: души людей наполнялись боевым настроением и жаждой бороться за счастливую и радостную жизнь.

И после этого снова следовал призыв идти на улицу и останавливать другие заводы и фабрики. Высылали агитаторов на соседние предприятия; и когда рабочая толпа подходила к воротам, там уже, бросив работу, слушали агитаторов.

Так несколько десятков хорошо подготовленных профессиональных революционеров могли увлечь своими посулами и обещаниями счастливой жизни в будущем тысячи рабочих, бросивших работу и вышедших на улицу с требованием политических и экономических прав.

В эти октябрьские дни редко можно было увидеть жандармов, казаков, полицейских. И, пользуясь бездействием городских властей, рабочие врывались на заводы и фабрики. Хозяева быстро сообразили всю опасность появления агитаторов и возглавляемых ими боевиков, пытались ставить у ворот сторожей, но это мало помогало. Самые богатые звали на помощь полицейских, которые были вправе разгонять подстрекателей и бунтовщиков. Попытки остановить забастовочное движение оказались бессильными: стычки полицейских и рабочих обрастали такими легендами, что возникал ореол вокруг пострадавших, а полицейских левая пресса обвиняла в зверских расправах…

Так создавалось общественное мнение. Все новые и новые слои рабочего люда надеялись поправить свое материальное положение. Студенты, врачи, адвокаты, инженеры… Бастовали банковские учреждения, школы и даже суды. Создан был «Союз союзов», который пытался координировать забастовочное движение различных слоев московской, преимущественно служилой интеллигенции. Начиналась «революция скрещенных рук» – всеобщая политическая забастовка. Закрылись магазины, лавки… Ни молока, ни мягкого хлеба – ничего нельзя было достать. Ничего не могли сделать растерявшиеся руководители высшей административной власти. Терпели большие убытки торговцы, купечество, предприниматели. Да и обыватели возроптали от многих неудобств: бездействовал водопровод, не ходили поезда, остановились электрические и газовые станции, почта… Преступные банды оживили свою деятельность и чуть ли не в открытую грабили квартиры, банки, торговые учреждения.

Для охраны своих предприятий, магазинов, банковских и почтовых учреждений влиятельные представители патриотической интеллигенции решили создать боевые дружины, способные противостоять непредсказуемым набегам забастовавших рабочих. Агитаторы все время подталкивали их к вооруженному восстанию. К середине октября, когда власти города по-прежнему бездействовали, для охраны порядка была создана «общая всероссийская дружина вокруг царского престола». Это была боевая дружина всех монархических партий. Их цель была в том, чтобы противостоять социал-демократам, которые, по общему мнению их противников, намеревались прикончить Россию.

Две противоборствующие силы от теоретических споров перешли к активным действиям на улицах: различным партиям социалистов противостояли различные монархические партии, цели которых в основном совпадали в борьбе за твердую самодержавную власть, способную подавить крамолу. Все монархические партии пришли к выводу, что политика уступок перед революционными требованиями стала политикой жалкого бессилия, что лишь подталкивает социалистов к еще более дерзким требованиям. Все чаще на страницах правых газет напоминали об исторической роли русского народа как создателя огромного и могущественного государства и собирателя земель: «Это не право и не привилегия, не гегемония, основанная на властолюбии, а мировое призвание России и ее тяжкая историческая повинность».