Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

– Боюсь, что ты прав, Алеша. Настроение у всех очень неустойчивое, сначала ликовали, сразу же после 17 октября, говорили блестящие речи, мечтали, надеялись, а через день увидели, что в мирных манифестантов стреляют, приуныли, разочаровались, ждут со дня на день, что мясники и лавочники из черной сотни будут бить жидов и студентов, как они сами выражаются. Партия охранителей подняла снова голову… А в пьесе Елена стреляет в толпу черносотенцев, и Германова это делает очень эффектно. Как только зрители будут реагировать? Этим у нас все обеспокоены. Прекрасно играют свои роли Качалов, Книппер, Москвин. Мне тоже очень хочется хорошо сыграть свою роль. А как – я не знаю. Скоро премьера, а я все еще в отчаянии… Так хочется увидеть этот образ… Если я увижу этот образ, я буду очень счастлива.

– Не сомневаюсь, Мария Федоровна, что вы будете счастливы.

– Спасибо, Федор Иванович, вы так любезны, но боюсь, боюсь…

– Все будет хорошо, Маруся, – успокоительно прогудел Горький. – Если б ты только театром занималась, а то вона сколько у тебя дел. Готовила побег из Таганской тюрьмы, занималась изданием легальной большевистской газеты «Новая жизнь», а тут за самоваром надо следить, чтобы все время был на столе, встречать и провожать хороших наших друзей. Разве тут до театра… Чем мы только не занимаемся, Федор: узнаем планы тюрем, полицейских участков, министерств, как распределяется работа в казенных учреждениях, в банках, условия охраны их, стараемся заводить такие связи, которые могли бы принести пользу, знакомимся с нужными людьми, входим к ним в доверие, узнаем склады оружия, нам известны все оружейные магазины города. Даже самые слабые женщины, дети, подростки, старики – все приносят нам громадную пользу. От мелкого беспорядочного террора мы переходим к широкомасштабным активным действиям. Убийство шпионов, полицейских, жандармов, взрывы полицейских участков, освобождение арестованных, грабежи банков для нужд революции. Понимаешь, Федор, каждый удобный случай должен быть использован для нанесения урона самодержавию. Нам нужна величайшая решительность, энергия. Самое главное сейчас, говорят лидеры большевиков, – это борьба с черной сотней, мы должны изучить, кто, где и как составляет черные сотни, а затем выступать против них вооруженной силой, избивая черносотенцев, убивая их, взрывая их штаб-квартиры.

– Но ведь манифест дал свободы, – возразил Шаляпин.

– Конечно, это победа революции, мы можем торжествовать, но, ты сам видишь, царь не капитулировал, губернаторы стреляют в народ. Нет, Федор, борьба продолжается. В манифесте Российской социал-демократической рабочей партии от 18 октября прямо говорится, что борьба пролетариата нисколько не прекращается с изданием царского манифеста. Натиск рабочих продолжается, мы должны довести революцию до конца – свергнуть самодержавие, а это станет возможно, если войска встанут на нашу сторону. Если войско не с нами, значит, это войско черной сотни. Власти прекратили свою атаку, выжидают. Умные люди из большевиков говорят, что наступило равновесие сил: царизм уже не может, а революция еще не в силах. Отсюда – громадные колебания. Смотри, какого размаха достигло стачечное движение, все парализовано, а правительство ничего не предпринимает, решительных действий нет. Двор колеблется: диктатура или конституция, дали элементы конституции, посмотрели, вроде бы большинство возликовало, а тут – убийство Баумана, Грожана, народ снова приуныл: стреляют. И это невыгодно царю, нарушено равновесие. Рабочие так далеко зашли, что царю невыгодно нападать на них – этим манифестом царь пытается сломить рабочих, внести раскол в единое рабочее движение. И это удалось на первых порах, а теперь посмотрим… Начались репрессии и погромы, Федор, а это страшно. Ты прав! Уезжай в отпуск.

Поздней ночью Шаляпин и Корещенко ушли от Горького и Андреевой.

Вскоре после этого Шаляпин уехал отдыхать в деревню Мешково в Подмосковье, почти через месяц вернулся в Москву, а 23 ноября он уже участвует в опере «Князь Игорь» в Большом театре.

Положение в Москве было по-прежнему напряженное и тревожное. По слухам, дошедшим до Шаляпина, Горький продолжал собирать деньги на оружие, оружие приносили к нему на квартиру, а другие люди тут же уносили в боевые дружины. Ясно, что этот слух не принес успокоения, а еще больше усилил тревогу. Из того же источника узнал, что Горький выздоровел, собирается в Петербург.

Озадачило Федора Ивановича письмо Глазунова и Римского-Корсакова, в котором уважаемые и любимые им музыканты просят его принять участие в концерте в пользу пострадавших во время забастовок. 23 ноября Шаляпин ответил на это приглашение: «Нужно ли говорить об удовольствии моем принять участие в столь славном концерте. Я всею душою моею рад прийти на помощь беднякам, борющимся за нашу дорогую свободу, – так или иначе. Жалею только, что не могу определенно назначить день концерта, потому что не знаю совершенно, как я буду занят в Мариинском театре.

Будь добр ты, Александр Константинович, узнай – приблизительно хотя бы, – как распределены мои спектакли в декабре, и сообразно с свободными моими днями назначай таковой концерт, предварительно выхлопотав мне разрешение у Теляковского.

К хлопотам за разрешением я присоединяюсь всей душой, так и скажи Теляковскому.

Сам лично я приеду в Питер первого декабря, и уже тогда мы выработаем программу вечера…»

25 ноября спел Нилаканта в «Лакме».

С привычным успехом прошли эти два спектакля после отпуска. До отъезда в Питер осталось спеть в музыкально-литератур-ном вечере в Большом театре в пользу «Убежища для престарелых артистов и их семейств» и в опере «Мефистофель», в бенефис хора. Программа вечера мало привлекала Шаляпина, предполагалось много участников, вечер мог длиться до бесконечности, как всегда, ему дадут выступить в конце, так что долго придется терпеть своего выхода.

Так оно и вышло. Ничего драматического не предвещал этот концерт, но стоило Шаляпину спеть запланированные номера, как с галерки послышались голоса: «Дубинушку!» Шаляпин сделал вид, что не слышал этих стонущих криков, и продолжал свою программу. Успех, как всегда, колоссальный. Но в громе аплодисментов четко слышались все те же требования – «Дубинушку!».

– Господа, ведь «Дубинушку» надо петь с хором, – пытался образумить галерку Федор Иванович.

– Так пригласите хор.

– А где же я его возьму? – спрашивал почуявший скандал Шаляпин, пытаясь отказаться от исполнения песни, ставшей в последние дни гимном рвавшегося к свободе трудового народа.

И в надежде успокоить радикальную часть собравшихся запел следующую по программе вещь. Снова буря аплодисментов и снова громкие крики: «Дубинушку!»