Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

– А вышло то, что и следовало ожидать, Владимир Аркадьевич. – Коровин заговорил резко, даже агрессивно, что не вязалось с его обычным и привычным добродушием. – Ведь сказано: «Битой посуды будет много», но «нового здания не выстроится». Вышли на улицу те, кто хочет разрушать, а не строить. Сейчас многие одумались, поняли, куда зовут их радикалы-революционеры. Одумалось и правительство, стало наводить порядок. Нельзя же давать свободу двум-трем тысячам болтунов с револьверами в руках, требующих отдать им фабрики и заводы. А простой здравый смысл мой подсказывает: «Ну, получат они эти фабрики и заводы, но ничего путного сделать не смогут, разломают, разрушат, пустят все по ветру. Все пролетарские доктрины и вся пролетарская идеология пронизаны разрушительством. Вся эта уличная идеология сводится к одному: «Раз хочется мне кушать, то я могу и силой отобрать принадлежащее другому и накормить свой желудок».

– Пожалуй, вы правы, Константин Алексеевич, действительно, многие одумались, прошло-то с тех пор месяца полтора, не больше, но уже нет того единодушия, что было 17 октября, а ведь даже промышленники вышли на арену открытой политической борьбы. Оно и понятно: война ударила по текстильной промышленности, спроса нет, цены на товары падают, скопились большие запасы товаров у фабрикантов; положение в железной и каменноугольной промышленности складывалось такое же: производство падало, запасы росли, на рынке тихо. Производство чугуна тоже падало, уменьшался торговый оборот во всем. В нефтяной тоже неблагоприятно. Возникала угроза всеобщего промышленного застоя. Оно и понятно: неудачная война, поднимаются волны недовольных, обостряются процессы в рабочем движении, возникают экстремисты, террор, и все это бьет не только по самодержавию, но и по капиталистам. Вот они и заговорили. Сначала робко, потом громче и громче. Узость рынка – самое страшное для них. Еще после январских событий нужно было немедленно успокоить умышленно возбужденное состояние умов, и прекратить народное бедствие, и с высоты царского престола объявить, что вопросы общезаводского характера должны быть рассмотрены правительством при участии рабочих и представителей заводов. Правительство же постоянно сталкивает рабочих и заводскую администрацию, обвиняя ее во всех своих грехах. Заводская администрация заявила, что озлобления между промышленниками и рабочими нет. Заводчики не будут искать зачинщиков и главарей стачки, не будут применять карательных мер по отношению к ним. Может быть, впервые заговорили после января о взаимных правовых отношениях. У вас в Москве, в сущности в текстильной, легкой промышленности, больше левых фабрикантов типа Саввы Морозова, чем в нашем металлическом Петербурге.

– Похоже, что так оно и есть, Владимир Аркадьевич. Правительство хотело свалить всю вину на фабрикантов и промышленников, которые, дескать, виноваты в том, что не облегчили нужды рабочего класса, тем самым не устранили причины бурно проявившегося недовольства, а посему правительство предлагало богатым поступиться своими интересами и поделиться своими прибылями.

– И что ж ты тут усматриваешь, Костя? Какой-то подвох? – возмутился Шаляпин.

– Нет, Федор, нет! Просто заводчики и фабриканты обратили внимание правительства на то, что рабочие недовольны политикой, государственным устройством, выдвигают политические требования.

– Не понимаю все-таки, как это получается, – задумчиво произнес Теляковский. – Ни один слой общества не добивается так быстро в своих домогательствах, как рабочие. Стоит им забастовать, как тут же их положение существенно улучшается. Конечно, это замечательно, но так ведь и без конца можно бастовать… А кто работать будет? Только на первый взгляд кажется, что промышленники свободны в своих действиях. Ничего подобного, промышленная инициатива у нас до крайности стеснена. Акционерное дело, железнодорожное строительство, земельный, городской и коммерческий кредит – все это вопросы правительственного усмотрения, а не следствие свободно развивающейся народной жизни. Я, как директор театров, не раз сталкивался с бюрократическими рогатками, которые сдерживают меня. И вот обратите внимание, на всех съездах промышленных союзов постоянно говорят о том, что предприниматели лишены самодеятельности, их начинания скованы теми же бюрократическими рогатками. Все начали понимать свою экономическую зависимость от самодержавного государства, свое политическое порабощение, а потому предлагают поднять прежде всего благосостояние сельского населения, а это сразу создает многомиллионного потребителя, что и может стать лучшим условием для развития промышленности. Кажется,

о благосостоянии пекутся и социал-демократы, но они предлагают отбирать чужое, так скорее можно добиться благосостояния…

– Нет, грабежом ничего не добьешься, не разбогатеешь. То, что легко достается, улетучивается, рассыпается мгновенно. Но вы правы, Владимир Аркадьевич, и на этот раз: предприниматели на глазах сначала полевели, диву давался я их требованиям, а потом одумались, теперь взывают к правительству, требуя самых ожесточенных мер по наведению порядка в государстве. А раз качнулся вправо такой серьезный союзник, как предприниматели, то возникает уверенность, что порядок будет. Я с людьми порядка. Я тоже не с революционерами, хотя и крамольник по своим художественным убеждениям, люблю свободу, крамола в нормальных условиях не так уж опасна, пусть каждый говорит, что хочет, но наша страна переполнена ненавистью, и Федор Иванович вполне естественно опасается за свою жизнь, показывал мне эти отвратительные письма, написанные негодяями, трусливыми, скрывшимися за псевдонимами или анонимами. Да и народ чувствует себя обманутым, никому не верит: ни генералам, ни советникам, ни министрам. В народе накапливается ненависть, к тому же эту ненависть раздувают и направляют на помещиков и интеллигенцию. Нужно восстановить порядок, но восстановить его нужно так, чтобы все участвовали в этом, чтобы все были заинтересованы в нем, а не чувствовали себя обойденными, ибо обойденные снова могут стать врагами нового порядка.

– И ты, Константин Алексеевич, туда же, на правый фланг. Кто-то мне говорил, что богачи вроде бы заявили: слава Богу, дали нам конституцию, а теперь можно вводить военное положение. Не это ли ты предлагаешь, свободный художник? – выходил из себя Шаляпин.

– Ну что ты, Федор, злишься? – миролюбиво сказал Коровин. – Единый фронт буржуазного движения – это новость в общественном развитии, новость и для правительства, оно дрогнуло и приняло Манифест 17 октября. Все объединились – городские деятели, земские либеральные чиновники, ученые, политики, – все объединились, все стремились выработать главнейшие основания, на которых должен быть создан конституционный закон, воплотить их в форму законченных законопроектов. Муромцев, Набоков, Милюков, знаменитый ученый Вернадский, сгладив боевой дух своих резолюций, почувствовали, что достигли полной победы. Понимаешь, Федор, взволновалась вся страна, и правильный ход жизни остановился… Ученые, врачи, учителя, адвокаты, рабочие, крестьяне, учащаяся молодежь – все в один голос утверждали, что у всех есть одна общая цель: достижение истинного народного представительства путем всеобщей подачи голосов, ибо только такое представительство сможет разрешить как следует все назревшие и гнетущие народную жизнь нужды. И все – за мирный путь. Казалось, вот-вот и новый порядок восторжествует без великих потрясений, без потоков крови, без тысяч напрасных жертв. И подписали не только Милюков и Муромцев, но и Рябушинский, и даже Найденов с Крестовниковым. И все пошло бы нормальным путем, Федор, если б не социал-демократы, приятели твоего Горького. Это они уговорили бастовать.