Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

И конечно, в солнечную погоду белый картуз украшал его голову.

Первые дни дети не отходили от него… То один, то другой, то третий просились к нему на ручки, Шаляпин вроде бы нехотя отнекивался, а потом вдруг подхватывал счастливчика, который с радостью взмывал вверх и водружался чаще всего на шее отца, вертелся по сторонам. Ох, до чего стало интереснее, так много можно было увидеть. И счастливы были все… Иола Игнатьевна давно уж не испытывала такого довольства: редко приходилось бывать вместе – гастроли, театры, знакомые, друзья много отнимали времени у Федора Ивановича. Да и когда оставался дома, то либо отдыхал, либо репетировал опять же с друзьями, с помощниками, с коллегами…

Конечно, она прежде всего интересовалась его здоровьем, она же знала, что в 36-летнем Шаляпине обнаружили излишки сахара; посоветовали строгий режим, диету. И когда они оставались одни, она чаще всего спрашивала о его самочувствии.

– Какое уж тут самочувствие, – уныло отвечал Шаляпин в первые же часы своего пребывания в Ратухине, когда немного улеглась радость от встречи с детьми, с домом, о котором так давно мечтал, – одна скука начинается: того нельзя, этого нельзя… Хотел к Горькому заехать, соскучился по старому другу да и вопросов много накопилось у меня в душе. Столько в жизни непонятного и противоречивого, самому, боюсь, не разобраться, но посоветовали врачи не откладывать курс лечения. И ты знаешь, поехал я в Виттель.

– Знать-то знаю, но и только, ты ж не писал нам, вот и у меня много вопросов к тебе, Федя. – И столько любви и муки послышалось в ее голосе, что Шаляпин вздрогнул от неожиданности.

«Неужто она меня все еще любит?» – подумал он.

– Изнервился я, Иолочка, – вслух сказал Федор Иванович. – Измучился, боялся, что вообще не приду в себя… Столько забот, столько тревоги накопилось в душе, что никакой водой все это не вымоешь… Премного виноват я перед тобой, Иолочка, прости меня, окаянного, что не писал я тебе… Сейчас только и могу сказать, что вырвался на свободу, начинаю дышать более или менее свободно… Да и то как-то не верится, что освободился и могу быть себе хозяином хотя бы этот месяц в деревне… Работал без передышки, если не считать мое пребывание у Горького в прошлом году да плаванье на пароходах в обе Америки и обратно… Два с половиной года не отдыхал, изнервился и устал до того, что начинало уж мне казаться черт знает что: и то и се, что и голосу начинаю лишаться, к тому же и анализы были неблагоприятные.

– А что конкретно-то врачи тебе сказали? – строго спросила Иола.

– Анализ мочи показал, Иолочка, 1036 весу и ужасное количество мочевой кислоты. Кроме этого, нашлось 9 грамм на литр сахару, то есть почти один процент, это хотя и немного, но, во всяком случае, неприятно. Три недели строгого режима провел я в Виттеле…

– А какая там была погода? – продолжала расспрашивать Иола.

– Была и плохая, была и хорошая… В хорошую погоду все время гулял, вставал в шесть часов утра, до десяти гулял, пил пять стаканов воды, делал себе общий массаж с теплым душем. А в десять с половиной легонечко завтракал, потом, отдохнув немного, снова хожу то туда, то сюда пешком до шести вечера, при этом часа в четыре выпиваю еще, потом снова – два стакана.

Ложился спать часов в десять вечера. Представляешь? Мне, привыкшему совсем к другому образу жизни, приходилось ломать себя… Но ничего не поделаешь – терпел… Скучновато было, но зато сейчас я чувствую себя гораздо лучше, хоть снова в бой.

– Вижу, что ты похудел. Хорошо ли так-то?

– Да, похудел фунтов на десять. Да как бы не набрать за деревенский месяц-то снова. Пища-то больно хороша: парное молоко, яички, лепешки, ватрушки, пирожки… Ну да на рыбалку буду ходить, купаться, гулять по лугам будем все вместе, форму надо блюсти, а то опять беда, лишний вес, говорят, плохо для диабета…

– Федор! Поподробней расскажи о парижских гастролях… Я знаю, что принимали вас всех хорошо, тебя, конечно, в особенности, но что еще было… Ты же знаешь, как я люблю театр, но теперь мой театр – вот, твои дети…

В ее голосе Федор Иванович услышал и гордость матери, и тоску артистки, познавшей успех и теперь лишенной всего того, чем так манит сцена. И понял, что она ждет подробностей, которые так всегда неповторимы в каждой постановке и которые так всегда привлекают.

– Не помню, говорил ли я тебе, что, конечно, и на этот раз было много всяческих приключений во время постановки «Псковитянки». Знаешь Дягилева и его команду, а посему представляешь себе, что бывает за кулисами… И столько интриг пришлось ему преодолеть, столько скандалов произошло прежде, чем грянул этот невероятный успех… Скажу тебе, что сам по себе театр «Шатле», в котором мы выступали, настолько оказался привлекательным, что Сергей Павлович тут же решил создать в нем чуть ли не торговый дом, с кафе, кабинетами и прочая и прочая. В фантазиях ему не откажешь. Но если б ты знала, сколько препятствий ему пришлось преодолеть.

Иола вопросительно посмотрела на Федора Ивановича.

– Сейчас расскажу все по порядку, я понимаю, что ты оказалась совершенно оторванной от родной среды…

«На чем же остановиться-то? Столько разного можно порассказать о Дягилеве и его делах…» – мелькнуло в сознании Федора Ивановича.

– Все начиналось превосходно. Ты помнишь, что успех «Бориса» превзошел все наши ожидания. В прошлом же году он решил поставить «Псковитянку», сцены из «Князя Игоря» и «Юдифи» с моим участием. Естественно, была сделана реклама, интервью в газетах, разговоры в светских салонах, словом, пошла молва по столицам, что постановки в Париже будут грандиозными. И мы были все в этом убеждены, но… Сначала Николай Второй распорядился использовать помещения Эрмитажного театра для подготовки спектаклей Русского сезона 1909 года в Париже. Кроме того, разрешил великому князю Борису Владимировичу взять под свое покровительство дело постановки в текущем году оперных и балетных спектаклей в Париже, а самое главное – разрешил бесплатно пользоваться имуществом императорских театров для наших спектаклей. Но как только начались репетиции, как мне рассказывали в Париже, так сразу же на имя управляющего министерством двора поступила телеграмма царя примерно вот такого содержания: «Прикажите прекратить репетиции в Эрмитаже и выдачу декораций и костюмов известной антрепризе ввиду моего нежелания, чтобы кто-либо из семейства или министерства двора покровительствовал этому делу. Николай». Представляешь, в каком положении оказался Дягилев и его антреприза, в которую входили все выдающиеся артисты оперы и балета.

– Но не входила Матильда Кшесинская? – спросила Иола.

– Как ты догадалась? – рассмеялся Шаляпин.