Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

В эти дни до премьеры «Дон Кихота» Шаляпин все чаще и чаще размышлял об образе Дон Кихота. Казалось бы, в опере он имел колоссальный успех в Монте-Карло. Но театр «Казино» – все же не Большой театр, а поэтому свое выступление в Монте-Карло Шаляпин рассматривал как одну из репетиций спектакля, который он сам ставит на сцене знаменитого театра. Он помнил, какое впечатление произвел внешний облик Дон Кихота, а потому много раз возвращался к созданию внешнего облика своего героя. Рисовал, просил друзей-художников воспроизвести образ Дон Кихота, каким они его представляют, просил своего неизменного гримера попробовать то один, то другой грим. Но чаще отказывался от уже, казалось бы, найденного. «Как бы ни был хорошо нарисован автором персонаж, он всегда останется зрительно смутным. Вот ведь и сам Сервантес не раз дает внешний облик своего героя, Санчо не раз высказывается о его внешности, другие персонажи, а все же трудно представить его пластический облик. Нет картинок, нет красок, нет измерений носа в миллиметрах, – размышлял Шаляпин. – Не зря же критики писали, что самый искусный художник слова не может пластически объективно нарисовать лицо, передать звук голоса, описать фигуру или походку человека. На что уж величайший художник Лев Толстой, царствие ему небесное… какое счастье вспоминать, что я видел этого человека, имел великую честь с ним говорить. И как невыразимо горе, постигшее с его смертью всю страну, весь мир. Но пусть десять художников попробуют нарисовать карандашом или писать кистью портрет Анны Карениной по роману Толстого – выйдет десять портретов… Совершенно непохожих, хотя каждый из них укажет на одну или две толстовские черты Анны Карениной. Очевидно, что объективной правды в этом случае быть не может, да не очень уж и интересна эта протокольная правда. Но если актриса возьмется играть Анну Каренину, она должна дать такой портрет, в который бы поверил зритель. Актриса должна быть убедительной в этом образе; а для этого необходимо слить внешний образ с духовным образом. И не в том дело, чтобы найти подходящий грим для лица, найти цвет волос и тому подобное, надо показать персонажа целиком и надо заранее знать, как он будет ходить, слушать, говорить, смеяться и плакать, смотреть, переживать то или иное чувство… И как бы ты ни изучил Сервантеса, каким бы ты ни был образованным, ничего не получится, если отсутствует воображение, как одно из самых главных орудий художественного творчества… Вообразить – это значит увидеть. Увидеть хорошо, ловко, правдиво. Внешний образ в целом, а затем в характерных деталях.

Выражение лица, позу, жест. Я уже увидел его, играл его, вроде бы уже и нашел, имел успех, а все еще смутен он для меня… Чтобы правильно его вообразить, надо доподлинно знать его натуру, его главные свойства… Вроде бы читал, и не раз читал, вроде бы знаю его характер, его высокий полет ума, высокую образованность, его чудачества, возникающие от благородства его натуры, не понятой современниками, но как трудно выйти на сцену и на глазах у зрителей создавать образ. Зритель сразу же должен почувствовать его характер, но почувствует только тогда, когда актер сам его глубоко прочувствовал и вообразил себе. Как осуществить это? Вот главный для меня вопрос… Дон Кихот – это сосредоточенный в себе мечтатель, он не должен быть суетливым, напротив, даже медлительным в движениях. Глаза у него должны быть не трезвые, не сухие, в его внешности должны быть отражены и фантазия, и беспомощность, и замашки вояки, и слабость ребенка, и гордость кастильского рыцаря, и доброта святого. Нужна яркая смесь комического и трогательного. Он издали должен быть эффектным, а вблизи смешным и трогательным… Словом, таким, чтоб публика сразу признала его и полюбила: да, это чудесный Дон Кихот…»

10 ноября 1910 года прошла премьера «Дон Кихота». Огромный успех выпал на долю Шаляпина в роли Дон Кихота. И до конца года в Большом театре Шаляпин выступал только в этой опере, лишь один раз, 27 декабря, – в «Фаусте».

Современники – очевидцы этого спектакля – не раз высказывали свои впечатления от игры Федора Шаляпина в этой роли… Театральные критики, дирижеры, режиссеры, просто зрители щедро делились своими воспоминаниями об этих спектаклях ноября – декабря 1910 года.

Автор монографии «Шаляпин» Эдуард Старк, печатавший свои рецензии и статьи под псевдонимом Зигфрид, по горячим следам выступлений Шаляпина в «Дон Кихоте» так описывает происходящее на сцене: «Вот в сопровождении верного оруженосца Санчо Дон Кихот медленно выезжает на своем белом Россинанте на площадь испанского городка и останавливается… Длинный, тощий, с необыкновенно худым лицом, украшенным сильно выгнутым длинным носом; узкая, волнистым клином падающая борода; жесткие, длинные, круто торчащие усы, из-под шляпы в беспорядке выбиваются волосы неопределенного оттенка, частью поседевшие, частью просто выгоревшие от солнца; необычайное добродушие разлито во всем лице, а в глазах как будто застыла какая-то навязчивая мысль; портретность доведена до художественной виртуозности, которой мог бы позавидовать любой живописец или скульптор; исчез Шаляпии-актер, певец, человек наших дней, все привычное, знакомое, скрылось под оболочкой образа, воскрешаемого из тьмы далекого прошлого, все равно бродил ли и впрямь прекрасный безумец по городам Кастилии или он только тень фантазии Сервантеса. Впечатление усиливается с каждым движением этой своеобразной фигуры, облаченной в заржавелые доспехи, с головою, покрытою Мамбреновым шлемом. Прекрасно оттенена необычайная мечтательность, доводящая до безумия, идеализм, влекущий рыцаря на подвиги во имя добра, справедливости и любви. Пусть Дон Кихот витает в эмпиреях, пусть заносится в области необычайной фантазии, – всегда и везде у него на первом плане мысль, мечта, и эта мечта, от которой он не может оторваться, налагает особый отпечаток на всю его внешность, необычайно сдержанную. Здесь у Шаляпина поражают такие приемы, каких не встретишь в других ролях, где много дикой страсти, бурных проявлений властного и гордого характера, где выступает стихийное начало в природе человека. Дон Кихот движется медленно и спокойно. Нет ничего лишнего, всюду чрезвычайная экономия жеста и мимики, и безмолвен ли Дон Кихот, разговаривает ли он, везде чувствуется чрезвычайная сосредоточенность человека, взор которого обращен вовнутрь. Грубые проявления жизни так мало его задевают, что, когда он вступает в бой с одним из поклонников Дульцинеи, сосредоточенность и благородная замкнутость не покидают его и здесь. Всю чарующую мягкость души Дон Кихота, весь его увлекательный идеализм, всю сосредоточенность и безмятежность духа Шаляпин проводит в голосе сквозь такую виртуозную гамму разнообразнейших оттенков, в смысле изменения характера звука в зависимости от душевного переживания в каждое данное мгновение, какой под силу певцу, доведшему вокальную технику до последних границ совершенства. Вот когда сказывается, что такое школа, та школа пения, которую в России, кроме Шаляпина, вы найдете лишь у немногих. Только при условии виртуозного владения голосом можно доходить до таких чудес певческой выразительности, до каких Шаляпин поднимается во всех своих партиях, а в «Дон Кихоте» подавно, делая интересным то, что у композитора, по крайнему безвкусию мелодии, совершенно однообразно и безразлично. И все, что цветет в душе Дон Кихота, находит полное выражение в звуке голоса. Когда он говорит в первом акте, как он хотел бы, чтобы среди людей царствовала вечная радость и чтобы всем жилось легко, вслушайтесь только, какой светлой окраской вдруг проникается его голос. А в дальнейшем надо слышать, как Дон Кихот, стоя перед балконом Дульцинеи, поет ей свою серенаду, проводя последнюю в чудесном тецу-уосе, в pianissimo, подобном шелесту травы на заре под дуновением утреннего ветерка, – искусство, изобличающее в певце исключительного мастера и знатока художественных эффектов, которые можно извлечь из голоса. В этом виртуозном тецу-уосе, звучащем с мягкостью скрипки, выражена вся беспредельная мечтательность души Дон Кихота. Чрезвычайно рельефен момент, когда посреди поединка Дон Кихот вдруг вспоминает, что он не допел серенады, и, бросив своего противника, берется снова за лютню. И затем – до чего картинен финал первого действия, когда Дульцинея, дав поручение Дон Кихоту найти ожерелье, похищенное у нее разбойниками, убегает со своими поклонниками, и ее смех звучит еще вдали. А Дон Кихот, не замечая ничего, не видя грубой правды, чувствуя себя лишь необыкновенно обласканным вниманием, которой он в мечтах посвятил свою жизнь, которую сделал королевой своей души, и моля небо осенить ее своим покровом, замирает на страже перед ее балконом, с обнаженным мечом в руке, и лунный свет, падающий на рыцаря, озаряет его бледное, восторженное и кротко-задумчивое лицо, которое начинает казаться почти неземным…»