Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

Все эти дни Федор Иванович испытывал творческий подъем, чувства его были обострены. После скандала с Авранеком как-то настороженно стали к нему относиться товарищи по сцене, словно ожидая в любой момент еще какой-нибудь выходки с его стороны. И Шаляпин, чувствуя какую-то неловкость и желая снять эту напряженность, после второго спектакля «Дон Кихота», прошедшего триумфально для него, решил поблагодарить тех, кто помогал ему достичь успеха, и женской половине хора подарил конфеты, а мужчин пригласил в ресторан «Малый Эрмитаж» поужинать. В газетах сообщалось, что ужин затянулся и прошел в самых веселых и дружеских тонах, Шаляпин был в отличном настроении, шутил, сыпал остротами, рассказывал анекдоты, а гости говорили речи и произносили тосты в его честь.

Недолго длился восстановленный было мир в душе… Вроде бы все наладилось. По крайней мере, так ему казалось. Но успокоился он только внешне, но внутренние противоречия с прежней остротой продолжали терзать его. Опять что-то накапливалось в нем и неожиданно прорвалось на рядовом спектакле в Петербурге, куда он прибыл в начале декабря… Шел «Князь Игорь», дирижировал Феликс Блуменфельд, только что вернувшийся после серьезной болезни за пульт… Шаляпин – Галицкий в своей игре отошел по обыкновению своему от привычных договоренностей и условностей, стал еще разухабистее в своей игре, зная, что опытный дирижер поймет его и поддержит, но разыгрался настолько, что не заметил, как ушел от оркестра, а несчастный Блуменфельд не справился с оркестром и не успел поддержать пошедшего непроторенными путями Шаляпина и чуть было вообще не сбился с темпа. Все знатоки заметили ошибку Шаляпина. Ему бы пошутить по поводу этой накладки, а он всерьез обиделся на давнего друга Феликса Михайловича, с которым много раз успешно выступал. И Блуменфельд так расстроился, что не смог продолжать спектакль, и попросил его заменить. Пришлось вызывать Крушевского, который и довел спектакль до конца.

Хорошо, что этот эпизод остался неизвестным журналистам, а то опять бы завели очередное «дело» на Шаляпина-скандалиста. На этот раз все сошло, никаких газетных обвинений, никаких забастовок дирижеров…

Но положение в академических театрах было сложное. Внешне все вроде шло успешно. В Мариинском театре по-прежнему блистал своим дирижерским мастерством Эдуард Францевич Направник. По-прежнему уверенно поднимал он правую руку в белой перчатке, оркестр затихал, взлетала левая рука без перчатки, и оркестр оживал, передавая все нюансы музыкальной мысли и выявляя все тонкости гармонического и мелодического строя музыкального произведения. Критики и зрители того времени отмечали, что спектакли под управлением Направника всегда проходили с большой стройностью, особенно ему удавались массовые сцены, где необходима спаянность, четкость и выразительность. В эти мгновения казалось, что оркестр, хор, солисты сливались как бы в один огромный инструмент, «на котором замечательный виртуоз вдохновенно разыгрывает музыкальные фантазии. Личности солистов, как бы они ни были знамениты, в этот момент стушевывались перед величием могучего коллектива, где их голоса и все их искусство служили лишь дополнением к общей картине», – писали современники.

По-прежнему превосходным был и хор под управлением Георгия Александровича Казаченко, прекрасного музыканта, тонко понимавшего свое дело… Много замечательных солистов украшали сцену Мариинки.

Но почему ж так тоскливо становилось на душе? Не раз Шаляпин задумывался о том, что так мешает театральному искусству: постоянные интриги, сплетни, подсиживания друг друга, распространение всевозможных слухов, один чудовищнее другого. И порой все это проникало в газеты и журналы, раздувалось желтой прессой… Ведь договорились однажды до того, что будто бы Шаляпин перепутал партию Лепорелло из «Каменного гостя» с партией Лепорелло из «Дон Жуана», это Шаляиин-то, пропевший однажды у Римского-Корсакова всего «Каменного гостя» и много раз певшего в концертах партию Моцарта… Но некоторые негодяи ради красного словца готовы на все, на скандалы, опровержения потом, где-нибудь в уголочке мелким шрифтом дадут извинительную заметочку.

Зашел как-то к Головину, в его мастерскую под крышей Мариинского театра. И Александр Яковлевич тоже, оказалось, недоволен обстановкой в театре, и вокруг него плелись интриги.

– Особенно возмутила меня записка Теляковского, из которой стало ясно, что какой-то докладчик доставляет ему заведомо неверные сведения о моей работе в театре. И это который уже раз! – сердито говорил Александр Яковлевич. – Летом в деревню писали ему ложные сведения, ну ладно, этой ошибке я не удивляюсь, зная большую любовь ко мне со стороны некоторых чиновников-осведомителей, близких Теляковскому. Но и вот сейчас он спрашивает меня: почему я не успел сделать декорации к «Борису», скоро премьера, а ему доложили, что несколько картин не готово. Что ему ответить на эту подлость, содеянную по отношению ко мне его чиновниками, моими дружками. Ровно неделю до его вопроса, Федор, у меня взяли три декорации на «Бориса», не считая кельи, которая давно поделана… Ты ведь знаешь, что для этой постановки «Бориса» мы воспользовались моими эскизами, которые я делал для постановки «Годунова» в Париже два года тому назад, мне нужно было доделать только сцены в корчме и у Марины, пропущенные Дягилевым, и у фонтана, принадлежащую Бенуа.

– А костюмы? – беспокойно спросил Шаляпин.

– Костюмы? Если не будут готовы, все согласны играть в старых. Ты заметил, что вообще всем все стало все равно… Я болен, и очень, и мне очень плохо от всех этих волнений, думаю, что вообще прекращу вовсе свою декорационную деятельность, кроме неприятностей, ничего не выходит. И Теляковскому будет спокойнее, а то получается, что деньги за декорации я беру регулярно, ничего не успеваю сдать вовремя, всех волную, словом, этакий злодей.

И Головин рассказал, что из-за болезни сердца он уехал из Петербурга, поселился в Царском Селе, где прекрасный воздух и где, скорее всего, он будет изолирован от повседневных тревог театральной жизни. Но так казалось только на первых порах, вскоре он убедился в этом: удаленность от источника беспокойства еще сильнее и глубже волновала сердце своей неизвестностью.

Нелегко было и Теляковскому, нападки на которого следовали с регулярностью железнодорожных поездов. Особенно недовольны своим положением были хористы, получавшие небольшое вознаграждение за свой каторжный труд. Волновал всех вопрос о пенсиях. Теляковский добился того, что всех без исключения увольняемых на пенсию хористов в год увольнения переводили в артисты третьего разряда, а это означало, что получать пенсию они смогут в 500 рублей; тоже не так уж много, но все-таки почти в два раза больше, чем хористам. Но жизнь дорожала, содержание хористам, как и всем штатным работникам, увеличили на тридцать процентов, а пенсия осталась такой же. И снова возникли недовольные разговоры о недостаточности пенсии. Но если б только дело ограничивалось разговорами. Некоторые хористы стали опаздывать на спектакли, небрежно относиться к репетициям, вовсе не приходили, ничем не объясняя свое отсутствие. С этим невозможно было мириться. И Теляковский распорядился штрафовать за подобные «деяния». За одиннадцать дней после этого указания насчитали двадцать таких проступков. Последовали штрафы от пяти до десяти рублей с предупреждением, что в случае повторения будут уволены со службы.