Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

В конце сентября побывал в театре Незлобина на спектакле по пьесе Леонида Андреева «Екатерина Ивановна»… 27 ноября 1917 года, в 75-летие постановки «Руслана и Людмилы», в Мариинском театре исполнял роль Фарлафа, а после спектакля 6 тысяч рублей пожертвовал в пользу русского музыкального фонда.

10 декабря 1917 года Шаляпин писал в Ялту Ирине и всей семье, уехавшей туда в связи с обострившимся продовольственным кризисом: «…Письмо твое от 29 ноября необыкновенно меня обрадовало (я получил его третьего дня) и, главное, вот почему: как раз на днях я прочитал в газетах о погроме в Ялте и о том, что Ялту бомбардировало какое-то судно. Можешь себе представить, что я пережил! Вот, думаю, из огня да в полымя! Только что уехали из Москвы, как вдруг! Волнение мое усугубилось еще более, когда я узнал, что телеграфное сообщение между Ялтой и Петроградом прервано. Я ходил в адмиралтейство, там у меня есть кое-кто из теперешних хозяев знакомый, и просил поговорить по прямому проводу – там попробовали и сказали, что телеграф не действует. Ну, думаю, это уж совсем черт знает что такое! И вдруг твое письмо… О, сколько я обрадовался. Черт пусть раздерет все эти газеты, они так врут и так все преувеличивают.

Вот и сейчас все читаю о гражданской войне на Юге, и если правда хотя бы половина – ужас охватывает, и волосы шевелятся на голове. А в особенности когда думаю, что не в состоянии буду, может быть, попасть к вам в Ялту, ведь разбираются железнодорожные пути – то казаками, то большевиками, то там, то тут… Ах, как это все ужасно и как все это надоело!

На другой день как вы уехали из Москвы, я достал возможность говорить по телефону и говорил с крестной, она мне рассказала, конечно, более или менее все. Я просил ее переслать мне в Питер шубу, но до сих пор ничего не получил и не знаю, посылала или нет. Начинаю думать, что шубу она послала, но принявший ее кондуктор или кто другой, вероятно, прельстился ею и предпочел оставить у себя. Теперь такое время! И это не диковина. Вероятно, придется продолжать ходить в чужой нынешнюю зиму (до сих пор хожу в шубе Аксарина).

О себе скажу – пока что живу ладно. Пою в Народном доме, публикой всегда положительно набит битком театр. Принимает меня публика, скажу, как никогда, я стал иметь успех больше, чем когда-нибудь. Кстати сказать, я все время, слава Богу, в хорошем порядке, голос звучит, как давно уж не звучал, молодо, легко и звучно. Продовольствие хотя и дорого стоит, но все есть, и я ни в чем себе не отказываю, нет только белого хлеба.

Довольно часто у меня собирается два-три человека из моих друзей с Волькенштейном во главе и играем в карты (преферанс)…»

Но преферанс был лишь минутной отдушиной, чтоб хоть чуть-чуть позабыться и расслабиться, отвлечься от неотступных повседневных событий и дел, как возможность отвести в разговорах душу с родными по духу людьми. Столько всего неожиданного, противоречивого, драматического вошло в жизнь с приходом к власти большевиков… Разгон Учредительного собрания, которого столько ждали; расстрел мирной демонстрации, выступившей в защиту Учредительного собрания; перестройка в руководстве оперными и драматическими театрами… И сколько людей обращается к нему с просьбами… Да какими страшными. Шаляпин уж привык, что в каждой кучке накопившихся за несколько дней пришедших писем непременно есть и такое, в котором его просят о чем-либо… Сколько уж его протеже служат в конторах, в театрах, оперных и драматических… Никто ему не откажет, если человек обладает хоть какими-нибудь профессиональными качествами… Но нынешние просьбы… После каждой такой просьбы хоть плачь, так тяжко становится на душе…

Лишь через несколько месяцев Шаляпины вернулись из Ялты, и Федор Иванович решил повидаться с семьей.

18 марта побывал на концерте оркестра народных инструментов под управлением давнего друга Василия Васильевича Андреева, чуть не поругался с Луначарским, а на следующий день уехал в Москву.

Почти полгода не видел детей и Иолу Игнатьевну, к которой он по-прежнему испытывал нежные чувства. Разговор между ними состоялся давно, она приняла его условия, и детям ничего не сказали о фактическом разводе, сохранив добрые дружеские отношения: дети ведь уже привыкли к его постоянным поездкам в Петербург на гастроли… Так зачем же их лишний раз волновать… Пусть пока остается все как было…

Дети подросли, окрепли… Девочки только и говорили о своей жажде играть на сцене; Борис показал блестящие наброски крымских пейзажей, рисунки и портреты отдыхающих и знакомых; Федор тоже мечтал стать артистом… Решили, что отец поможет Лиде и Ирине организовать художественную студию, а они покажут ему свои таланты…

В кабинете лежали письма, к которым он несколько дней не мог подойти, заранее зная, что в этом ворохе писем есть непременно и такие, которые обожгут его душу просьбами. Так оно и оказалось. Письмо Кости Коровина… Вошла Иола Игнатьевна, посмотрела на помрачневшее лицо мужа и спросила:

– Что-нибудь печальное, Федя?

– Печальнее не бывает, Иолочка… Столько неприятностей со всех сторон, не знаешь, что и делать… Костя Коровин оказался в трудном положении. У него в Охотине волостной комитет опечатал дом, в котором он живет и работает, а там находятся краски, мольберты и прочее имущество. Замечательный, выдающийся художник, такой же трудящийся, как и те, кто захватил власть, живет своим трудом, пишет с натуры картины, его мастерская не подлежит декрету об отчуждении земельных и хозяйственных владений, так как три десятины его при даче земли не приносят дохода, не имеют хозяйственных целей. Просит, чтоб я попросил Луначарского или кого нужно, чтобы подтвердили его право пользоваться мастерской для работы… Напоминает мне, что он всю жизнь работал для искусства и просвещения, выбран недавно в художественно-просветительную комиссию при Советском правительстве… Господи! До чего мы дожили! Коровин просит Луначарского…

– Ну и что? И помоги ему! – Иола Игнатьевна сурово посмотрела на Шаляпина.

– Ясно, что помогу… Но пойми, кто такой Коровин и кто такой Луначарский… И вот надо просить Луначарского… А ты знаешь, я с ним на днях чуть не поругался. Перед отъездом сюда я был в Зимнем дворце на концерте Василия Васильевича… Прекрасный концерт, но Луначарский выступил и чуть ли не испортил всем настроение. Были Кусевицкий, Малько и другие видные музыканты. И вот нарком просвещения говорит, что народные инструменты – примитивные инструменты, они могут стать тормозом для распространения навыков игры на более совершенных симфонических инструментах… Примитивные! Представляешь? И это говорит народный комиссар от имени русского народа! Конечно, я ему возразил, сказал, что домры и балалайки необходимы народу для начального музыкального образования. А потом, разве Андреев не исполняет сложнейшие произведения различных музыкальных жанров, вплоть до симфонических… И к этому просветителю я должен обращаться… Ничего не поделаешь, придется..