Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

Когда мы стояли под палящими лучами солнца на балконе у уполномоченного ГПУ т. Нырко, ожидая машину, М.А. сказал: «Завтра сажусь за работу». (Он знает, что меня мучит задержка последней части «Тихого Дона».) «В конце августа буду в Москве, хлопотать о паспорте для заграничной поездки, может быть, привезу…» 9

– А повесть из колхозной жизни когда начнете писать? – улыбаюсь я.

– Нет, не сейчас. Пусть полежит, обмаслится. Приеду из-за границы, тогда посмотрим.

Подъехала машина, еще крепкое пожатие руки. И М.А. со своим серым конем и Кудашевым, с пестрым полотенцем на обожженных плечах скрылись за облаком пыли…

Вот и Дон, и белый песок пляжа, и вся Вешенская, «невеселая, плешивая, без садов станица», как говорит в «Тихом Доне» Михаил Александрович. Но и я, и Горя уезжали с сожалением.

Такова удивительная, притягивающая сила у этого крепкого, такого еще молодого и не всегда понятного и разгаданного человека.

Доехали до Базков по-над Доном и помчались по степи. Спускаясь с горы в Каргинскую, Игорь узнал то место, где были «изрублены пленные краснюки», как говорил «подросток-казачонок, гнавший на попас быков». Горя обернулся ко мне и сказал: «Помнишь?» Так сказал, что я почувствовала, что и у него «Тихий Дон» ожил после пребывания в Вешенской.

Спускался вечер, когда мы прощались с донскими степями; все дальше и дальше уходили мы от Дона, суше и пыльнее становилась степь. Уже темной ночью подъехали мы к Миллеровскому вокзалу. До поезда осталось полчаса, и мы еле-еле успели захватить билеты. Засыпаю под мерное покачивание вагона, снова и снова вспоминается Вешенская. И трудно было определить: то ли из «Тихого Дона» оживают картины, то ли и вправду видели мы все это собственными глазами?

Дорогой много говорили мы с Игорем, делились впечатлениями, думали о будущем М.А., ставшего нам теперь еще ближе и роднее.

А вернувшись в Москву, оба схватились снова за «Тихий Дон». Еще и еще перечитывали мы знакомые страницы, ставшие теперь такими близкими, родными, где каждая черточка, каждая деталь ожили и расцветились яркими живыми красками…

23. VIII. 30

Москва

Интерес к роману М. Шолохова «Тихий Дон», по вполне понятным причинам, особенно силен у нас на Северном Кавказе. Вполне естественно, что именно в Ростовской, на Дону АПП возникли горячие споры вокруг этого романа. Ниже мы помещаем стенограммы доклада тов. Янчевского о «Тихом Доне » и прений по его докладу на Ростовской АПП, считая, что читателям «На подъеме » небесполезно познакомиться с дискуссией.

К сожалению, доклад т. Янчевского не дает развернутого глубокого анализа произведения М. Шолохова, который заслуживает более всесторонней и отнюдь не предвзятой оценки со стороны нашей марксистской критики. Неполнота анализа ошибок Шолохова, необоснованность ряда выпадов против него в докладе Н. Янчевского, несмотря на наличие отдельных верных замечаний, повели дискуссию не по тому пути, по которому следовало бы обсуждать одно из крупнейших произведений нашей литературы. Редакция считает, что исчерпывающего решения вопроса о «Тихом Доне » дискуссия не дала и что нам еще не раз придется возвращаться к обсуждению его.

Редакция оговаривает свое несогласие с основными положениями тов. Янчевского. Ознакомившись с дискуссией, читатель убедится, что тов. Н. Янчевский не сумел, несмотря на привлечение громадного исторического и литературного материала, доказать, что «Тихий Дон » – «произведение чуждое и враждебное пролетариату » и что Шолохов является «идеологом кулацкой части казачества и зарубежного дворянства ».

Пренебрегая всей конкретной сложностью романа, произвольно выхватывая отдельные моменты из него, давая произвольное толкование ряду образов «Тихого Дона», тов. Янчевский, выдвигая свои категорические выводы, не до конца продуманные, совершает, по мнению редакции, ошибку объективно «левацкого» типа.

Наше отношение к «Тихому Дону » в основном выражено в выступлениях рапповцев по докладу тов. Янчевского. Надо отметить, что товарищи из руководства СКАПП (Бусыгин, Макарьев, Мазнин), вследствие отвлечения внимания на разбор ошибок Янчевского, в своих выступлениях не смогли с исчерпывающей полнотой затронуть весь круг вопросов, связанных с «Тихим Доном». Редакция предполагает в ближайших номерах журнала дать развернутую оценку романа.

Начну, товарищи, с вещей, которые всем вам известны. Ни один класс не сходит без боя с исторической арены. Борется он у нас различными способами – от обреза кулака в деревне до очень тонкой борьбы на идеологическом фронте. Эта борьба принимает иногда чрезвычайно тонкие формы, такие тонкие, что порой, спустя много лет, мы можем заметить, что здесь сделана ошибка. Так, недавно обстояло дело на историческом фронте, на

Украине, с Яворским 2. Академик Яворский, оказавшийся политическим авантюристом, в течение ряда лет проводил совершенно открыто в своих работах взгляды, которые не имеют ничего общего с марксизмом.

В период ожесточенной классовой борьбы, которую мы сейчас переживаем, охвостье, выражаясь фигурально, оставшееся в пределах Советского Союза, и голова, которая находится за границей, пускают в ход все средства, чтобы отвоевать хоть какие-нибудь позиции. Если мы взглянем в историю прошлого, то там мы увидим, что уходящие классы, погибая, и в художественной литературе успевали иногда пропеть свою последнюю «лебединую» песнь. Возьмем, например, Шатобриана во Франции 3, произведения которого пользовались огромной популярностью. Это относится к тому времени, когда буржуазия вышла на историческую арену и когда французская аристократия оказалась выброшенной за борт.

К таким произведениям, отражающим идеологию угасающего, сходящего с исторической арены класса, я причисляю произведение Шолохова «Тихий Дон». Это утверждение товарищам покажется на первый взгляд странным. Шолохов считался во всяком случае близким пролетариату писателем, роман Шолохова значится в списке произведений пролетарской литературы, который был зачитан XVI съезду партии, и тем не менее я пришел к заключению, что «Тихий Дон» произведение чуждое и враждебное пролетариату.

Я говорю в тезисах, что Шолохов в романе «Тихий Дон» совершенно сознательно проводит те идеи, под знаменем которых боролась здесь, на Северном Кавказе, в частности на Дону, кулацкая контрреволюция и донское дворянство, которое сейчас выброшено за границу.

Шолохов, бесспорно, большой художник, он обладает выдающимся художественным дарованием. Это чувствуется даже в мелочах. Например, в «Тихом Доне» он описывает лошадиный помет. Вы вряд ли вообще читали о помете с удовольствием, но Шолохов лошадиный помет описывает так, что вы испытываете эстетическое наслаждение. Это – сила таланта. Но сила таланта Шолохова заключается не только в том, что он лошадиный помет описывал так, что мы о нем читаем с удовольствием, но он в своем произведении преподносит нам наших врагов и заставляет нас тоже, до некоторой степени, эстетически переживать вместе с врагами то, что хочет Шолохов. В этом – тоже сила таланта. И это свидетельствует именно о колоссальном значении искусства. Что может сделать художник, большой художник, – это Шолохов сам прекрасно понимает. В «Тихом Доне» студент Боярышкин (у Мохова) говорит о прочитанном произведении следующее: «Читаю его и, несмотря на то, что я сын казака-хлебороба и ко всем привилегированным классам питаю вполне естественную злобу, – тут, представьте, я до чертиков жалею это отмирающее сословие. И сам чуть не становлюсь дворянином и помещиком, с восторгом всматриваюсь в их идеал женщины, болею за их интересы, – словом, чорт знает что. Вот, дорогой, что значит гений. Можно и веру потерять» (1—109) [1]. Это заявление студента Боярышкина до некоторой степени применимо и к роману Шолохова. Он обладает колоссальной силой художественной убедительности, и это помогло ему в завуалированном виде протащить в «Тихом Доне» заведомо враждебную идеологию.