Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

– Да ты что – землей не сыт? Нехватает тебе? – повысил Листницкий голос.

В ответ, взволнованно задыхаясь, почти крикнул побелевший Лагутин:

– А ты думаешь, я об себе душой болею? В Польше были – там как люди живут? Видал, аль нет? А кругом нас как мужики живут?.. Я-то видал! Сердце кровью закипает! Што ж, думаешь, мне их не жалко, што ль? Я может быть об этом, об поляке, изболелся весь, на его горькую землю интересуясь».

«Казачье-национальное» в Лагутине таким образом растворено без остатка в большевистском пролетарском интернационализме.

Если бы Шолохов действительно имел намерение во что бы то ни стало «обосновать казачество, как особую национальность», он наделил бы «национальными» чертами не только кулацкого идеолога Изварина, но и бедняка-казака Лагутина. К несчастью для Янчевского, Шолохов это не сделал.

Я сказал, что Подтелков олицетворял часть середняцкого казачества, не изжившую «националистических» иллюзий, но выступившую на борьбу с контрреволюцией под руководством большевистской партии.

Иным образом казака-середняка является Григорий Мелехов. В нем выражена количественно в то время более значительная часть середняцкого казачества, подверженная очень большим колебаниям.

Между кем, если говорить применительно к образам романа, колеблется Григорий Мелехов? К кому в последовательном порядке примыкает он по политическим убеждениям на протяжении двух книг романа? Путь его таков: от большевика Гаранжи – в объятия Изварина, от Изварина – к Подтелкову, от Подтелкова, после неудавшейся попытки быть нейтральным, он попадает под руководство своего брата Петра – командира белогвардейского отряда. Если говорить о Петре, то его политические убеждения характеризуются тем, что он есть послушный исполнитель воли Извариных и Листницких.

Колебания Григория очень значительны, в основном он колеблется между большевизмом (т. е. идеологией революционного пролетариата) и идеологией кулацкой части казачества.

Янчевский, недоумевая по этому поводу, выбрасывает Григория совершенно из анализа романа, считая этот образ не действительной, а «воображаемой» осью «Тихого Дона». Григорий, дескать, какой-то мотылек, порхаемый по ветру, нельзя к нему, дескать, серьезно относиться.

Каким же, по Янчевскому, был в первые годы революции, в дни «Русской Вандеи» на юге казак-середняк? Целиком и полностью во всей своей массе с большевиками? Целиком и полностью с белой армией? И первое и второе неверно. Колебания были значительными, что вполне понятно для тех, кто понимает классовую природу середняка и специфические особенности донской обстановки, где влияние кулачества было очень сильно. Для Янчевского же, по-видимому, невероятна и непостижима сама возможность таких колебаний: от Гаранжи к Изварину, от Изварина – к большевикам, от большевиков – к изваринской банде, невероятна возможность колебаний середняка то к пролетариату, то к кулаку. Мы не знаем, каков будет Григорий в третьей книге «Тихого Дона». Но пока что применимы известные слова Ленина:

«Мелкий буржуа находится в таком экономическом положении, жизненные условия таковы, что он не может не обманываться, он тяготеет невольно и неизбежно то к буржуазии, то к пролетариату. Самостоятельной «линии» у него экономически быть не может. Прошлое влечет его к буржуазии, его будущее – к пролетариату, рассудок – тяготеет к последнему, его предрассудок (по известному выражению Маркса) к первой» (Т. XXI. С. 53) [3]. Перефразируя слова Ленина, мы могли бы сказать о Григории: рассудок тяготеет к Гаранже и Подтелкову, его предрассудок – Изварину». Это подчеркивает и Шолохов, говоря о подсознательной тяге Григория к Изварину:

«Сопоставляя слова Изварина и Гаранжи, пытался (Григорий), не мог определить, на чьей стороне правота. Однако, как-то невольно для себя, подсознательно, воспринимая новую веру (т. е. взгляды Изварина Д.М.), критически пересматривал нечто прочное, отложившееся в сознании» (Кн. II. С. 205).

Надо учитывать, что Григорий вышел из семьи крепкого, в достаточной мере самостоятельного середняка, что еще более объясняет его колебания, ибо «его прошлое влечет его к буржуазии». Образ Григория вполне закономерен, поскольку и исторические данные говорят об известных колебаниях основных масс казачества вплоть до 1920 г. Рабочим читателям и всем нам, может быть, не хотелось бы видеть в качестве одного из основных героев романа такого, как Григорий, но несомненно, что наличие его «в Тихом Доне» позволяет нам ярче представить трудности перестройки донской станицы и это отнюдь не бесполезно.

Независимо от того, каким будет Григорий Мелехов в третьей книге романа (он может и остаться в руках кулаков, ничего странного в этом не будет), нам надо решить вопрос: с кем, на чьей стороне из перечисленных нами действующих лиц романа находится сам Шолохов.

Янчевский указывает на Изварина. По утверждению Янчевского, Изварин «излагает политическую программу автора». Это логично, если считать Шолохова идеологом кулачества.

Вспомним, как мы формулировали политические лозунги Изварина: за полную автономность Дона, за кулацко-зажиточный атаманский «державный Круг», за изгнание пришлых и иногородних с «казачьей земли», против монархии, но за беспощадную борьбу с большевиками.

И вот нас пытаются убедить, что эти лозунги есть лозунги самого Шолохова! Как можно отождествлять Шолохова с Извариным, когда Шолохов прямым образом разоблачает классовую суть изваринской программы, указывая социальные корни ее – кулацко-зажиточное казачество? Как можно отождествлять Шолохова с Извариным, когда Шолохов, иронически называя его «заядлым казаком-националистом», указывает с той же иронией, что «кружил Изварин головы простодушным казакам и малообразованному офицерству». Если бы Шолохов кулацко-изваринскими глазами смотрел на действительность, он извратил бы, конечно, образ представителя казачьей бедноты Лагутина, извратил бы образ казака-большевика Бунчука, не назвал бы большевизм Гаранжи «большой человеческой правдой» – и главное – не стал бы выдвигать в романе в качестве одной из основных проблему:

– Какими путями сочетать «казачье-национальное» с большевизмом, какими путями основные массы трудового казачества должны прийти под знамена пролетарской революции?

Для Изварина, написавшего на своем знамени лозунг непримиримой борьбы с большевиками, явно немыслима такая постановка вопроса. А она явственно звучит и в трактовке образа Григория

Мелехова, и в обрисовке Федора Подтелкова, Кривошлыкова, Лагутина, Бунчука, а также Мишки Кошевого и Христони.

Автор не сливается в полной мере ни с одним из героев романа. Он не поднимается еще до уровня Бунчука или Лагутина, не овладел пролетарским мировоззрением. Может быть, образ Григория характеризует идейный уровень Шолохова? В некотором смысле об этом можно говорить, поскольку сама постановка вопроса о сочетании «казачье-национального» с большевизмом, с одной стороны, чужда Изварину, а с другой стороны – не нужна, уж решена для Лагутина и остается в силе лишь для Григория да для мелкобуржуазного казачьего интеллигента-офицера Атарщикова. Конечно, Шолохов стоит несколько выше своего героя – Григория, пытается трезво оценить его колебания, наблюдает за ним как бы со стороны. Объединяет же Шолохова с Григорием не преодоленная еще иллюзия «национальной» обособленности казачества от остального крестьянства России. Здесь – пункт, в котором Шолохов не поднялся над Григорием. Здесь – основной показатель того, что в мировоззрении Шолохова сильна, если можно так выразиться, середняцкая струя, живуча двойственность» «души» середняка. Признание казачества нацией реакционно. Эту сторону дела только и видит Янчевский. Но реакционна ли такая, если не центральная, то одна из основных, идея романа, которую можно сформулировать так: