Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг.

– Нет возврата к старому тихому Дону. Война и революция вздыбили его. Но нелегок путь к новому трудовых масс казачества. Гири традиции и неизжитых иллюзий задерживают их поворот к пролетарской революции. Нужны суровые исторические испытания (они должны быть показаны и в третьей книге), чтобы этот поворот полностью осуществился, чтобы кончились колебания. Основное в этих колебаниях: можно ли сочетать казачий уклад, пресловутое «национально-казачье» с большевизмом, с диктатурой пролетариата (т. е. в какой форме должен быть союз трудовых казачьих масс с рабочим классом, под его руководством).

Вопреки реакционным установкам Листницких и Извариных, устами лучших представителей казачьей бедноты и середнячества – Лагутина, Кривошлыкова, Подтелкова – «Тихий Дон» отвечает: – можно! «Казачье-национальная» бедняцко-середняцкая «правда» не противостоит большевистской «большой человеческой правде».

Реакционна ли эта идея? Нет. Разумеется, что сама постановка вопроса и некоторые колебания самого автора говорят об ограниченности и непролетарских чертах мировоззрения Шолохова. Он не выражает реакционные взгляды казачьего кулачества и дворянства, как бы ни старался доказать это Янчевский. Шолохов выражает взгляды тех трудящихся масс казачества, которые еще не изжили традиционных иллюзий, но изживут их до конца под влиянием пролетарской революции.

Этим самым решается в основном и вопрос о классовой природе творчества Шолохова. Делают ошибку те, которые безоговорочно готовы назвать Шолохова пролетарским писателем. Более правильно сказать, что Шолохов является крестьянским писателем, имеющим данные для перерастания в пролетарского писателя, но при отсутствии целостного диалектико-материалистического мировоззрения», подвергающегося в ряде моментов влиянию классово-враждебных сил.

Как в таком случае надо характеризовать критические наскоки Янчевского, который предлагает бить оглоблей писателя, приближающегося к пролетариату? Несомненно, что перед нами типичный образец «левацкого» загиба в нашей коммунистической критике, непонимание всей серьезности проблемы приближения к нам мелкобуржуазного писателя, имеющего данные стать на рельсы пролетарской идеологии. Мы должны бороться как и с теми, кто скороспешно объявляет Шолохова пролетарским писателем, так и с критиками типа Янчевского, упрощенцами и вульгаризаторами, ведущими линию на отталкивание от пролетарской литературы таких мощной силы писателей, как Шолохов.

В заключение – несколько слов об общей идее «Тихого Дона». Развернутую мотивировку своих положений я не собираюсь сейчас давать, так как это правильней будет сделать после опубликования третьей книги романа. Я уже говорил, что помимо узко «донской» проблемы в романе нащупывается более широкая проблема: гуманизм и классовая борьба. Из чего я это заключаю?

Если внимательней вглядеться в образ Григория Мелехова, то можно заметить, что перед нами не столько середняк во всей конкретности своих типических свойств (многое в нем недосказано: отношение к вопросу о земле, отношение к бедноте, к городу после революции и пр.), сколько мелкобуржуазный интеллигент, мучающийся в поисках решения проблемы гуманизма. Именно гуманистской струей в своем характере, беспредельной «жалостью к человеку» отличается Григорий от других казаков, действующих лиц романа. Здесь дело не только в пацифизме, в отношении к войне мелкобуржуазного пацифиста, отрицающего всякую войну, в том числе и гражданскую. И эти пацифистские мотивы звучат в Григории, но еще до войны мотив «жалости к человеку» является одним из главных в характеристике Григория (случай с Франей, например), и этот мотив проходит вплоть до конца второй книги.

Хотя на войне «огрубело сердце, зачерствело, будто солончак в засуху, и как солончак не впитывает воду, так и сердце Григория не впитывало жалость», – тем не менее эта жалость вновь овладевает Григорием, когда уже в гражданской войне он сталкивается с фактом расстрела без суда пленных офицеров и убийства Чернецова Подтелковым.

Именно этой жалостью к человеку, гуманистскими мотивами объясняет Шолохов отход Григория от большевиков: «не мог ни простить, ни забыть Григорий гибель Чернецова и бессудный расстрел пленных офицеров».

Нет, значит, у большевиков жалости к человеку. А у офицерской своры? По империалистической войне знает Григорий офицерскую «жалость» к человеку. Ни у белых, ни у красных нет жалости.

Но неужели нельзя жить в «мире и тишине», «бездумно-счастливой жизнью», без постоянной борьбы, без жестокого кровопролития? [4]Может быть, можно отойти в сторонку?

Нет, в условиях классовой борьбы, в гражданской войне нейтральных не может быть. Григорий пытается остаться нейтральным, он порывается уйти с собрания, где оформлялся белогвардейский отряд. Понятно, что эта попытка стать в стороне от борьбы не удается. (Между прочим, кулацкое лицо этого отряда Шолохов подчеркивает тем, что Григорию, выбранному вначале командиром отряда, отвод дают кулаки.)

Григорий остается у белых, все более подвергаясь обработке в отряде Петра. Но вот пойман в плен Подтелков и вся его экспедиция. Когда Григорий узнает, что пленных будут расстреливать, он не хочет этому верить:

– Куда ж их, стал быть, направляют? – поинтересовался Христоня.

– К покойникам.

– Как так?… Што ты брешешь? – Григорий схватил казака за полу шинели.

«Жалость к человеку» опять пробуждается в Григории при упоминании о казни пленных. Он примиряется с фактом расстрела подтелковцев, потому что расстрел производится по приговору суда, «формально обоснован». Но помогать приводить в исполнение приговор он не идет (и здесь, между прочим, Шолохов вскрывает классовый смысл расстрела подтелковцев, отмечая, что из хутора Татарского нашлись охотники стрелять в безоружных красногвардейцев лишь из среды кулаков – Митька Коршунов, Андрей Кошулин, Федот Бодовсков). Картины расстрела красногвардейцев не выдерживает до конца Григорий и вместе с Христоней уезжает в свой хутор. Нет, значит, и у белых жалости к человеку.

На этом обрывается судьба Григория во второй книге романа. Незавершенным является и решение той проблемы, которая связана с образом Григория.

Мы еще не знаем, как будет решена эта проблема. Мы можем встретить в романе указания на то, что решение ее лежит как будто в той плоскости, что высшим проявлением пресловутой «гуманности», человеколюбия, жалости к человеку является жесточайшее подавление большинством человечества – трудящимися сопротивления эксплуататорского меньшинства. Недаром призыв к гражданской войне большевика Гаранжи («треба у того загнать пулю, кто посылав людей у пэкло». «Треба с панив овчыну драть, треба им губы рвать, бо гарно воны народ иомордувалы») Шолохов называет «большой человеческой правдой» (Ч. II. С. 48). Недаром, когда бедняка Лагутина перед Октябрем спросил Листницкий: