Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

– Можно до вашего шалаша?

– Михаил Александрович?! Присаживайтесь, вот сюда, на сено.

– А я ведь, мужики, не с пустыми руками. Это вам на уху, – и протянул косарям прутик, на котором еще трепыхались окуни…

Хотя и наслышались мы подобных историй о простоте, сердечности и общительности Шолохова, все же не покидало сомнение – примет ли нас Михаил Александрович: поди, услышит, что газетчики, открестится. Наша братия наверняка ему поднадоела…

Зато Петр Иванович, укладывая нас спать на сене в саду, успокоил:

– Почему не примет? По делу – примет.

Той тихой ночи под яблонями не забыть. Последняя ночь перед Вешенской…

Утром мы вскочили рано, засобирались в дорогу. Но разрумянившаяся у русской печи Прасковья Николаевна нас осадила:

– Пока не накормлю блинами – не пущу.

Блины уже бугрились, потрескивали на сковороде.

– Веселее ешьте, с молочком…

Прощание с ними было трогательным, мы будто покидали своих мать и отца, они – разлетевшихся детей. Разволновавшись, мы даже забыли у Сиськовых свои куртки с эмблемами «Молодого целинника». Хватились их километрах в пяти от хутора, но возвращаться (дурная примета!) не стали.

Остаток пути – 80 километров – шли почти весь день. Жара. Дорога – сплошной песок. Буксовали. Мотор перегревался, приходилось остужать. Дорога так вымотала и обозлила, что придала нам храбрости. Въехав в зеленую Вешенскую, мы приняли отчаянное решение – идти в дом Шолохова «с колес» – в потрепанной, пропотевшей одежде, серой от густого слоя пыли.

У зеленых ворот усадьбы, знакомой по фотографиям, нас встретил секретарь Михаила Александровича, выслушал и сообщил: Шолохов принимает английскую делегацию. Будет занят весь вечер. Наведайтесь завтра утром – вас, целинников, он примет.

Мы отправились в редакцию районной газеты «Советский Дон». Утешать нас здесь уже было некому. Зато на обширном дворе (живут же люди!) красовалась копешка редакционного сена. Мы не стали изменять нашей традиции, – спать в пути только на открытом воздухе, – и расположились на сене, сметанном коллегами по перу.

Снова утро, снова волнения. Теперь приходилось принаряжаться. Учетчица писем, у которой мы брали утюг, сказала:

– Поди-ка, зря стараетесь.

Сказала, словно ледяной водой плеснула. Лишенные своих дорожных доспехов, мы и сами чувствовали себя, что называется, не в своей тарелке. И все же парировали:

– Гладить одежду никогда не зря.

В назначенный час – в девять утра – мы подъехали к воротам большого двухэтажного дома. Нас снова встретил секретарь Михаила Александровича и указал на веранду: «Проходите».

Петр достал из люльки мотоцикла сувениры, я – фотоаппарат, предусмотрительно завернутый в газету. Сотрудники «Советского Дона» предупреждали, что Михаил Александрович не любит фотографироваться. И вот мы пошли через просторный двор к высокой веранде хозяина. Какими же долгими показались эти полста метров! Михаил Александрович и несколько его гостей – участников районного партийного пленума – сидели на веранде…

Пусть простит нам читатель наше излишнее волнение и очевидную потерю естественности поведения в эти первые минуты встречи. Не берусь судить, сумели бы мы или нет обрести ее сами, если бы нас тотчас не выручил Михаил Александрович. Он уже поднялся и легко, с улыбкой, шел навстречу. Зоркие, с лукавой хитрецой глаза щедро теплятся добротой, слегка прищурены. Рукопожатие – крепкое. Жесты скупы, но четки:

– Садитесь.

Едва присев на изящные плетеные стулья, мы снова встали и, передав Михаилу Александровичу горячие приветы от целинников, вручили наши скромные сувениры – газеты и мешочек с целинной пшеницей. Михаил Александрович оценивающе взвесил подарок, пощупал:

– Вот захватили бы побольше, чтоб блинов напечь! За пшеницу спасибо, задобрили меня. Только что я, вы всю страну почаще добрым хлебом радуйте. Ну а теперь скажите, вы позавтракали?

– Да, спасибо.

– Тогда расскажите нам о себе, откуда родом, какая у вас цель поездки.

Мы рассказали. Понимающее: «Ага».

– Только вот в толк не возьму, как же вы к нам попали? Вешенская гораздо ниже 51-й параллели.

– Михаил Александрович! Наша поднятая целина и ваша «Поднятая целина» лежат на одной параллели!

– Что ж, я с такой географией согласен, – засмеялся Михаил Александрович. – А коль мы родня, рассказывайте, какие у вас нынче виды на урожай. Как Целиноград строится? А то я пролетал над Акмолинском в 1959 году… Сверху вид был неважный.

Получилось так, что «интервью» брали не мы, журналисты, а он. Его живо интересовали и заботы целины, и наши дорожные впечатления. Он слушал опустив глаза, не перебивая.

Нам показалось, что Шолохов не имеет обыкновения долго глядеть в глаза собеседника. Быстрого, проницательного взгляда ему достаточно, чтобы сделать ясный «снимок», а потом он «видит» человека по голосу – и ни одна фальшивая нотка не ускользает от его слуха. Криводушия, подобострастия он не может терпеть, равно как и тех, кто идет к нему с корыстным умыслом. Об этой черте характера Шолохова в один голос говорят все, кто его знает.

Зато в доверительной беседе с ним собеседник получит истинное удовольствие от разговора, который мне хочется сравнить с костром: в нем и тепло сердечности, и быстрое пламя ума, и едковатый, с жалами искр, дымок юмора. Тягу к веселому заметишь сразу. Шолохов никогда не упустит возможности подшутить и над собой, и над собеседником. Говорят, в смехе проглядывает характер. В заразительном смехе Михаила Александровича – его искренность.

Очень позабавил Шолохова наш рассказ о том, как в Воронежском совхозе Оренбургской области один солидный товарищ принял нас за шпионов. Он долго изучал маршрут, разрисованный на люльке мотоцикла, присматривался к нашим джинсам, эмблемам и в конце концов потребовал от нас документ – куда и зачем едем. Мы пытались отшутиться. Чтобы отвязаться, показали маршрутный лист. Не помогло. «А может, вы прикончили тех, про кого тут написано. Чем докажете? Давайте паспорта!» Мы уже не знали, что делать, – паспорта заложены в багаже. «Зовите милицию», – сказали мы. Проверяющий несколько растерялся и пошел в контору, угрожая: «Я этого дела не оставлю. Вот так они разъезжают по стране эти… Эти Пастернаки!»

– Так и сказал – Пастернаки? – сквозь смех переспросил Шолохов. – А кем же он работал?

– Да счетоводом.

Все ложатся на стол. Добрый знакомец – смех. Мы уже давно забыли, что находимся у него – «глыба» Шолохова уже не довлела над нами.

Беседа вертится легко, весело, но то и дело возвращается к проблемам целины.

– Да у нас же с собой фотовыставка о целинном крае, – спохватывается Петр. – Хотите посмотреть, Михаил Александрович?