Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

Наконец, черед дошел до молодого ихинаадца. Прежде чем лезть в пучину реки, он побежал проститься со своим старым отцом.

– Дураки вы все, и ваш нойон не умнее вас, – сказал сыну старый ихинаадец. – Искать надо золото не на дне речном, а на вершине Саян. В речной волне играют только блики его.

Молодой ихинаадец, умудренный советом отца, не бросился в глубь речную, а поднялся по крутым склонам хребта на сверкающую вечными снегами вершину Саян. Он вспугнул дзерна, который пасся на склонах хребта. Когда дзерн отскочил, то копытом задел золотую тарель, которая со звоном покатилась по каменистым ребрам горы до самого ее подножия. Изумленные люди в горячие объятия приняли своего избавителя. Только князец был недоволен.

– Почему ты, зная тайну, столько людей погубил? – сердито спросил нойон.

Улалзай молчал. Он подумал про себя: «Сказать правду – значит лишить жизни отца».

– Ты достоин казни, – пригрозил князец. Тогда молодой ихинаадец поведал народу правду об отце.

С тех пор люди стали уважать мудрость стариков и перестали их умерщвлять. А про ихинаадцев народ сложил пословицу: мудрость ихинаадца – на языке, а удаль и сила дзерна – на острие его копыта…

Михаил Александрович попросил меня пересказать ему исторические песни калмыков, записанные мной в Абганеровском районе Волгоградской области у слепой 75-летней старухи Саганки Сарановны Хечеевой. С живейшим интересом слушал он, а в конце беседы сам пересказывал в семейном кругу эти песни про путешествие калмыков с Волги через Алтай в Джунгарию, про отказ калмыцкого князя Аюка-хана гетману Мазепе идти на сговор со шведским королем Карлом XII, про надежный союз Петра I с Аюкой. Ему было занятно знать, как исторические события отложились в фольклоре. Этими песнями нельзя не увлечься, они трогают своей неподкупной любовью к Родине-матери:

Шолохов очень внимательно выслушал рассказ комбайнера

С.Э. Петруева, переданный мной по свежей памяти. С этим человеком я встретился в экспрессе Москва – Волгоград. Сталь Эрендженович Петру ев возвращался из Красноярского края, куда он ездил на уборку урожая. Калмык Эрендженыч очень жалел, что ему на сей раз не удалось заехать на Алтай.

– Что, у вас там, на Алтае, свои? – спросил я Эрендженыча.

– Там живут люди, которые в сто раз ближе, чем родные. – Спелой вишней заблестели глаза калмыка и сильнее прежнего обозначились скулы.

На Алтай привезли его, когда ему шел всего лишь двенадцатый год. На его иждивении находились три малолетние сестренки да больная мать. В Косихинском районе на Алтае этот «мужичок с ноготок» работал водовозом в совхозе.

Морозы на Алтае с каждым днем все крепчали. Ртутный столб падал до сорока, а то и ниже. Мальчишка-водовоз едва управлялся на лютом холоде с громадной бадьей. И сразу же спешил к кузнице, – там дядя Ваня, больно добрый человек, никогда не заставлял мальчугана таскать воду из бочки в кузницу. А пока дядя Ваня опрастывал бочку, маленький водовоз отводил душу у кузнечного горна. Но не стоится водовозной кляче на морозе. Ее от горна не греет, и она тихонечко вышагивает к конюшне. Бывало, хватится водовоз, а клячи уже нет около кузни. Тогда мальчишка бежит за ней на конюшню.

Но вот однажды кузнец Стопарев сказал ему:

– Иди-ка лучше ко мне, паренек, в кузницу, может, маленькую кувалду подымешь. Я ее специально для тебя приготовил.

На другой день он рано утром, еще до восхода солнца, прибежал на новую работу. Не то на радостях ему так показалось, не то на самом деле кувалда оказалась совсем легкой. Правда, на первых порах он бил ею не совсем в лад с кузнецом, но мимо наковальни ни разу не ударил. Прошло немного дней, и водовоз стал заправским молотобойцем. Кузнечное искусство ему так понравилось, что вскоре, через месяц-другой, Иван Сидорович сам стал доверять ему самостоятельные работы. Стопарев добился прибавки хлебного пайка своему подручному и его семье. Петру ев совсем воспрянул духом. Мать сказала сыну:

«Вот твой дархан [5]русский, я понимаю, это настоящий наш спаситель».

Еще хорошо чувствовал себя юный водовоз в школе. Как только подъедет, бывало, он к школе, так сразу же учитель Николай Иванович Кравченко пригласит мальчика в школу, чтобы он с ребятами поиграл, а вечерами учит его грамоте.

…Сегодня комбайнер коммунист Эрендженыч, вспоминая свою работу в деревенской кузнице на Алтае, говорит:

«Мне не забыть последнего – перед смертью – желания матери: «Сынок, большой грех возьмешь на душу, если забудешь великое добро русского дархана».

Шли годы. Эрендженыч вернулся на родину, в Поволжье. Теперь уже нет в живых ни кузнеца Стопарева, ни сельского учителя Кравченко. А у калмыка Эрендженыча есть одно заветное желание: накопить деньжонок и съездить на Алтай, чтоб в знак благодарности поставить памятники добрым русским дарханам…

Историей калмыка Эрендженыча Михаил Александрович был тронут до глубины души. Я видел, как теплеют его глаза при этом рассказе.

Нельзя, очевидно, представить Шолохова певцом и бытописателем одного лишь донского казачества. Ведь он одновременно с ненасытной жаждой вбирает в себя материалы о жизни народов своей необъятной Родины, хорошо знает историю, быт и культуру людей буквально всех географических широт. Он сетует, что ему довелось побывать всюду в Европе и Северной Америке, но он еще не побывал в Сибири и Забайкалье. Но глубоко ошибется тот, кто подумает, что Шолохов не знает о нашем крае. Ему о Сибири известно больше, чем иным аборигенам ее. У него на столе лежит вырезка из иркутской газеты, где говорится, что Братское море затопило лежбища медведей. Хозяин тайги, растревоженный морем, пошел бродить по селам, появляется на Ирети, забегает в Голуметь, где его раньше совсем не видели. Медведь, разбуженный новым морем, позволяет себе недозволенные шутки. Газетную вырезку прислал в Вешенскую старик Иван Петрович Щербаков, скромный бухгалтер из Голумети, который несколько лет назад побывал в гостях у Михаила Александровича.

Интерес Шолохова к Братскому морю совсем не случаен. Когда Тихий Дон был соединен судоходным каналом с Волгой-матушкой, Шолохов свои чувства выразил проникновенными словами:

«По правобережью среднего Дона много их, сторожевых и могильных курганов. Древней границей стоят они на высотах Дона, как бы озирая и сторожа задонское займище, откуда некогда шли на Русь набегами и войнами хозары, печенеги, половцы. В течение веков по левому берегу Танаиса-Дона двигались с юго-востока полчища чужеземных захватчиков, и вехами по их пути, как нерушимые памятники древней старины, остались курганы.