Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг.

В четвертом томе итальянского «Универсального словаря современной литературы» (Милан, 1960) напечатано: «Тихий Дон»… без сомнения, является не только шедевром Шолохова, но также и самым значительным произведением русской литературы XX века». А далее утверждается нечто более оригинальное, а именно что в заключительном томе романа-эпопеи звучит «исключительной тонкости мотив» о «новой силе в обществе, которая способна ассимилировать могучую социальную категорию людей, включая и казацкое бунтарство», и что в «Тихом Доне» сквозь кризис души Григория Мелехова видно, как дух казацкого бунтарства покоряется и в людях рождается уверенность за будущее мира.

Уже написано немало и будет еще больше написано о бескомпромиссной правде жизни, как она изображается М. Шолоховым, о том, что писатель видит жизнь во всей суровости ее, изображает со всеми противоречиями. Кто-то даже назвал его реализм свирепым. Все это будет правильным при одной непременной оговорке: чем суровее в наш суровый век относится к человеку жизнь, тем нежнее к нему писатель. Он нежен уже в том, что никогда не впадает ни в жалостливость, ни в сентиментальность, любит человека за его внутреннюю стойкость, способность в самых свирепых обстоятельствах сохранить чувство человеческого достоинства.

Перечитывая роман Шолохова, Ю. Бондарев сказал: «Тихий Дон» – лицо времени. Роман этот родствен великим эпопеям – «Илиаде» Гомера, «Войне и миру» Толстого…» В отличие от благодарных читателей «Тихого Дона» и писателей, знающих основные вехи художественного прогресса, мы, литературоведы, и сегодня проявляем мудрую неторопливость. Не возражая против рассмотрения «Тихого Дона» в сравнении с «Илиадой», «Гамлетом», «Братьями Карамазовыми», «Войной и миром», «Жизнью Клима Самгина», мы вместе с тем предпочитаем быть предельно лаконичными. Думается, однако, что приспело время для преодоления оцепеняющей нас робости. Пора сказать ясно, прямо: «В истории художественного развития человечества «Тихий Дон», наряду с «Жизнью Клима Самгина», не просто «шаг вперед», а что он находится со своей эпохой в таком же соотношении, в каком с предыдущими эпохами находятся «Илиада», «Дон Кихот», «Гамлет», «Фауст», «Человеческая комедия». В нем своеобразно проявился тот беспримерный творческий потенциал, с каким русский народ увлекал все человечество на новый путь. И он не обещал, что этот путь будет легким».

Расставание с прошлым сопровождается как обретениями, так и утратами. Вступление в новый мир не каждому дается легко. И в этом плане у «Тихого Дона» есть много общего с удивительными творениями Шекспира, начиная с присущей нм трагедийности. Многими причинами ученые объясняют трагизм, пронизывающий творчество английского классика. Говорят они и о том, что Шекспир, так все, как его великие предшественники, органически ощущал наличие в самой правде элементов трагизма (по крайней мере, в мире социально неоднородном); сам факт приближения к подлинному существу правды и истины придавал творениям великого драматурга трагическую окраску. Ученые объясняют трагизм пьес Шекспира и его ощущением, что новое не менее противоречиво, нежели старое, а в старом не все плохо, отчего и разлом его бывает трагичен. Как бы ни было, а человечество чем дольше живет, тем большие глубины обнаруживает в творчестве Шекспира. Аналогично восприятие новыми поколениями «Тихого Дона».

С творчеством Шекспира роман сближает и величие народа, который не может походя отбросить все прошлое. Ведь в прошлом его корни. А кто же рубит корни свои смеясь? В прошлом – не одни издержки, рабские привычки, сословные предрассудки, неудачная социальная организация общественного строя, но и духовные накопления, крупицы с невероятным трудом завоеванной человечности, прежде всего трудовым народом завоеванной. В прошлом – такая трудная история создания своего дома, своего края, своей земли, целого мира традиций, привязанностей, нравов, обычаев, песен, без чего жизнь на земле недобра, неуютна. Вот почему не может быть легкости в расставании со всем этим, а вступление в новый мир – не осложняться напряженными размышлениями и неподдельными страданиями, сопровождающимися у интеллигенции интеллектуальными бурями, а у таких, как Григорий Мелехов, еще и рядом практических шагов, иногда непоправимо ошибочных шагов, которые ни исправить, ни оправдать нельзя.

Но и в приобретающем в последнее время решающее значение во всех наших суждениях художественном аспекте «Тихий Дон» не боится сравнений, сколь бы дерзкими с первого взгляда они ни казались. «Тихий Дон» – гигантский художественный синтез лучших достижений прошлого и не менее колоссальное новаторство. Вместе с «Жизнью Клима Самгина» и «Хождением по мукам» он представляет собой несравненную арку, соединяющую века человеческой культуры с ее грандиозным будущим, быть может, самую блестящую часть этой неповторимой арки. Когда появились первые две книги «Тихого Дона» на английском языке в США, коммунистическая газета «Дейли уоркер» писала: «Эта величественная эпопея опубликована (в Москве) в 1928 году, в то самое время, когда (как уверяли нас никоторые всезнающие американские критики) в Советской России искусство считалось «задушенным»! А эта книга «Тихого Дона», мы уверены, является лишь началом исполинского произведения…» Больше того, благодаря ему советская литература, социалистическое искусство в целом, получившее могучий разгон в творчестве М. Горького, достигло долгожданного взлета, поставившего уже в самом начале разворота и утверждения новое искусство рядом с искусством Шекспира, Достоевского, Толстого, Чехова.

Не только писатели, но и исследователи все чаще говорят о несравненности многих драматических, трагических сцен, изображенных в «Тихом Доне», «психологических обнажений», например, связанных с любовью Ильиничны к своему «младшенькому». В неотложности, пишут они, с какой Григорий Мелехов ищет правду, пытаясь разобраться во всем происходящем, он не уступает героям последнего романа Ф. Достоевского. Что касается показа Шолоховым глубин человеческой любви, то, по их мнению, еще вопрос: кто неотразимее в неповторимой красоте своего чувства – Анна Каренина или Аксинья Астахова? Финский критик не без основания утверждал, говоря о страстной и горестной любви Григория и Аксиньи, что «любовная интрига романа удивительно реалистична и беспощадна настолько, что порой кажется – любовь в «Войне и мире» Л. Толстого с трудом может быть взята в сравнение». Эта же, как мне кажется, более верная концепция «Тихого Дона», его своеобразия и места в мировой литературе продиктовала румынскому писателю Иону Лэкрэнжену следующие пророческие слова: «Пройдут годы и годы, мир изменит свой облик. Люди станут более торопливы и озабочены, более заняты. Но они – живущие здесь или на берегу Ганга, в Южной Америке или в Европе – всегда будут задумываться над историей Григория Мелехова, такой суровой и обладающей таким глубоким смыслом, такой простой и сложной, такой потрясающей, прекрасной и ни с чем не сравнимой, каких очень немного в мировой литературе. Мысль сразу ведет нас к великим вершинам – к Гамлету и Ричарду III, к Ивану Карамазову и Пьеру Безухову, – и хочется сказать, что у Григория Мелехова есть что-то от каждого из них, несмотря на огромную разницу между этими героями, хотя Григорий Мелехов вносит больше сложности и достоверности, чего-то неизмеримого, относящегося к своеобразию шолоховского искусства. Это неопровержимое своеобразие (самобытность), печать большого мастерства и искусства затемнялись иногда ссылками на традиции, на Чехова, Тургенева и особенно на Толстого, и упускался из виду тот факт, что великий писатель Дона давно вышел из-под сени своих знаменитых предшественников, прокладывая для собственной прозы и для литературы своей страны, а может быть, и всего мира – новое и обширное русло. Пройдут годы и годы, в литературе появятся свежие и обновляющие веяния, но бессмертное дыхание шолоховской прозы – пахнущей полынью и чебрецом, сверкающей необозримой степью, любовью и болью, – не померкнет никогда!» [60]