Борис Мессерер - Промельк Беллы.Фрагменты книги

Что не помешало Максимову в октябре 1993 года взять в союзники оскорбленного им Синявского и, почему-то присоединив к нему наивного философа-марксиста Петра Егидеса, написать антиельцинское письмо «Под сень надежную закона…» за этими тремя подписями и опубликовать его в «Независимой газете».

Чтобы как-то объяснить смысл этих довольно безумных поступков, могу сказать, что, на мой взгляд, двигало в этот момент крупными писателями русской эмиграции. Они считали, что им, противникам коммунистического режима, всегда стоявшим в оппозиции к советской власти, не пристало и в новейшей истории солидаризироваться с нарождающейся в России властью. Мне кажется, они не хотели потерять в глазах Запада репутацию оппозиционеров, это было для них недопустимо.

Читать российские газеты и журналы становилось интереснее, чем русские журналы, издававшиеся за рубежом, и эти журналы становились просто не нужны.

Но подчеркну: хочу снова поклониться им, этим людям, так много сделавшим для приближения перемен в России.

Позднее, в Москве, Максимов как-то позвонил мне и сказал, что ему нужно поехать в Переделкино по приглашению Булата Окуджавы и он просит меня поехать с ним, чтобы было веселее, тем более что у него машина с шофером от редакции «Комсомольской правды». Он знал: мы с Беллой близко дружим с Булатом. Белла тогда была в Доме творчества в Репине, мы поехали вдвоем. Когда мы приехали в Переделкино, Булат был несколько удивлен нашим альянсом, но принял нас очень хорошо.

В свое время Булат и Володя были в теплых и близких отношениях. В самые тяжелые, напряженные времена, когда органы госбезопасности свирепствовали в нашей стране, Володя продолжал звонить Булату по телефону из Парижа, но не называл своего имени, а начинал разговор просто с вопроса: «Какая у вас погода?». Булат гордился этими звонками и ценил внимание Володи. Но в дальнейшем, после событий октября 1993 года, их политические позиции разошлись и личные отношения напряглись. Поэтому Володя и пригласил меня, чтобы было легче общаться. Я, действительно, старался сменить тему разговора и, кажется, способствовал его смягчению.

Находясь в Париже, Белла стала получать предложения выступить в различных университетах Франции, где были отделения славистики. Мы были знакомы со многими из славистов — преподавателей или заведующих кафедрами этих университетов. Так, мы хорошо знали Луи Мартинеса из Марселя, Мишеля Окутюрье, который преподавал в Тулузе, Жоржа Нива из Женевы. Это были известные, уважаемые ученые, хорошо знавшие русскую литературу, много писавшие о ней и переводившие выдающихся русских писателей. Белла приняла несколько предложений от университетов, находящихся на юге Франции.

Вместе со Степаном Татищевым мы составили примерный план поездки и решили, что Степан будет с нами в начале этого путешествия, чтобы показать нам замки Луары, а дальше мы уже сами отправимся на поезде, и нас встретят знакомые слависты.

Поездка со Степаном была изумительна. Мы поехали на машине Степана и посмотрели замки Луары. Принадлежащие частным лицам, они по определенным дням открыты для посетителей, и каждый имеет возможность зайти внутрь замков и посмотреть замечательную живопись на стенах.

Затем состоялись выступления Беллы в Марселе, Тулузе и Ницце. В Марселе нас встретил очаровательный Луи Мартинес. Он был одним из авторов перевода на французский «Доктора Живаго». Существует версия, что сам Пастернак предложил Мартинесу перевести роман. В итоге Луи Мартинес, Мишель Окутюрье, Жаклин де Пруайяр и Элен Пельтье разделили роман на четыре части, и каждый перевел свою. Это был исключительно удачный перевод. В дальнейшем Мартинес переводил «В круге первом» Солженицына и произведения других русских писателей.

По нашей просьбе Луи возил нас в Прованс, где прекрасно сохранилась мастерская Сезанна. Я попросил его проехать вокруг горы Сент-Виктуар, где Сезанн писал свои пейзажи. Там стояли бронзовые стелы с указанием места и времени написания той или иной картины. С другой стороны горы, в маленьком городке Сен-Поль де Ванс, находится вилла, где работал Пикассо, которая и сейчас является собственностью его наследников.

Подлинность обстановки так действовала на меня, что на глазах выступали слезы. Я взял на память немного красной глины, которая отчетливо видна на картинах Сезанна. Положил ее в специальную коробку, но она раскрылась в чемодане, и потом глина сыпалась из него всю поездку.

Мартинес показал нам городок, где жил Камю, потом мы осмотрели Арль, где работал Ван Гог. Город в целом сохранился, но квартал, где находилась биллиардная, запечатленная Ван Гогом, был разбомблен американской авиацией во время Второй мировой войны.

Когда мы оказались в Ницце, в доме Алексея Оболенского, первое, что мы сделали, — пошли в музей Марка Шагала. Этот музей замечателен тем, что построен в свободной планировке под конкретные работы Шагала. Для каждой картины найдено самое выгодное для нее место. Меня поразил этот разумный, уважительный подход к решению такой трудной задачи.

Алексей Оболенский — прямой потомок князей Оболенских, просвещенный человек, всю жизнь проживший в Ницце. Он в совершенстве владел и французским, и русским, и мы с его помощью позвонили жене Шагала, напомнили о звонке Иды по поводу нас и сказали, что хотели бы посетить их дом и встретиться с Марком Захаровичем. Валентина Григорьевна была чрезвычайно любезна и назначила встречу на середину следующего дня.

В назначенное время мы с Беллой и Оболенским подъехали к вилле La Collina, поднялись по ступеням лестницы и попали в мир Шагала. Уже в темноватом холле, где нас дружелюбно приветствовала Валентина Григорьевна, нам бросились в глаза картины Мастера, излучающие сияние, похожие на окна в иной, прекрасный мир фантазии, который и был миром настоящей реальности.

Валентина Григорьевна предложила нам сесть, принесли чай, и возникло подобие беседы. В основном говорила Валентина Григорьевна. Она стала рассказывать о преимуществе жизни на юге Франции по сравнению с Парижем и одновременно жаловаться на самочувствие Марка Захаровича и предупреждать, что в разговоре с ним не следует упоминать имена его друзей, художников и поэтов, ушедших из жизни, дабы не ранить его и без того растревоженную душу. Мы покорно слушали и вносили внутренние коррективы в сценарий предполагаемого разговора с Мастером.

В этот момент стремительно вошел Марк Захарович. Он был именно таким, каким мы его представляли: характерный профиль, выраженные скулы, седые кудри и горящий взгляд. Буквально угадав то, о чем назидательно говорила Валентина Григорьевна, он начал с шутки, которая разрушила все барьеры: