Борис Мессерер - Промельк Беллы.Фрагменты книги

Расскажу о Щапове. Его настоящая фамилия была Шерешевский, он сменил ее на фамилию своей первой жены из конъюнктурных соображений, диктуемых временем. Он был маленького роста, носил очень длинные пиджаки, узкие брюки и ботинки на высокой платформе из микропорки. Это был настоящий пижон и удивительный тип. Каждый день в Архитектурном институте, где он учился на курс старше меня, мы видели его в новой крахмальной рубашке с белоснежными манжетами, заколотыми золотыми запонками, и в неимоверной расцветки галстуке с изображением обнаженной женщины в бокале. Всем казалось, что это ходячий объект для травли со стороны бдительных комсомольских деятелей. Но, как ни странно, он был для них неуязвим, потому что был сталинским стипендиатом, по всем предметам имел пятерки, а свои проекты подавал в исключительно эффектном графическом исполнении. После окончания института Щапов стал знаменитым художником-плакатистом, зарабатывал огромные деньги. Жил на широкую ногу, постоянно снимая квартиры в центре Москвы, пока не переселился в роскошные двухэтажные апартаменты на Малой Грузинской, в доме, где жил Владимир Высоцкий. И вот женой этого человека была прелестная Лена Козлова, в дальнейшем ставшая женой Лимонова и героиней его романа «Это я — Эдичка». Эта книга, на мой взгляд, замечательно правдивое повествование о судьбе русского эмигранта с трагической нотой любовного переживания лирического героя.

В те годы в Нью-Йорке Лимонов старался держаться как можно ближе к Бродскому, и Иосиф величественно допускал его к своей персоне.

Возвращаюсь к первому выступлению Беллы. На вечер пришли Миша Барышников, Иосиф Бродский и Милош Форман. Звучал ее голос, лилась подлинная русская речь, люди плакали.

После выступления и поздравлений друзей и поклонников возникло минутное замешательство — как продолжить встречу? И в этот момент Юлия сделала исключительно широкий жест, сказав: «А теперь я всех приглашаю в наш дом — к Питеру Спрэгу». И очень большая, по американским понятиям, компания отправилась к нам. В доме хранились огромные запасы вина, была прекрасная закуска, так что проблем не возникало. После выступления Беллы царило какое-то радостное возбуждение, и торжество тоже было радостным.

Бродский был чрезвычайно взволнован чтением Беллы. Большинство стихов, которые она читала, были ему незнакомы. Мы разговаривали с ним о впечатлении, произведенном стихами Беллы. В это время Лимонов проявлял очевидный интерес к индийским танцам в исполнении Юлии.

На следующий день в газете «Нью-Йорк таймс» была опубликована статья Израиля Шенкера о Белле Ахмадулиной, где он писал:

Дело не только в том, что она прославилась как великая женщина-поэт в стране, где поэты героически выражают стремления, которые ни один режим не смог подавить. Кто определяет величие? Кто присваивает первые места?

Ахмадулина — если только назвать ее Мисс Ахмадулина, это умалило бы ее достоинство, как если бы Достоевского назвали Мистером Достоевским — стала знаменита и даже обожествляема в Советском Союзе как представительница новой генерации поэтов, как персонификация стремления к новой жизни. Дочь отца-татарина и русской матери, женщина, которая всегда одевается с потрясающим шиком в стране, где все привыкли к серости, за каждым ее поступком — носит ли она все еще челку? покрасила ли она волосы в медный цвет или стала блондинкой? — следили с дотошностью.

Ахмадулина сказала во время интервью в Нью-Йорке: «Я убеждена, что, если человек, одаренный поэтическим талантом, использует его не по назначению, ему придется заплатить за это. Мир его забудет. Когда поэт прибегает к коварству или хитрости, ему конец. Поэзия и мораль неразделимы, и, нарушая нормы морали, вы гарантируете свое самоуничтожение как поэта».

Она читала свои стихи перед русскими аудиториями в десять тысяч и более человек, а ее книги распродаются, как только поступают в продажу. «Нашим людям нужна поэзия для того, чтобы жила их духовность, — странные люди, странная страна», — сказала она.

Ахмадулина не признает существования поэзии в партийных оковах: «Политическая поэзия — это не поэзия вовсе. Подлинная поэзия близка людям. Не бывает именно советских или русских тем. Предметами поэзии являются универсальность и вечность».

Наконец, состоялась встреча с Питером Спрэгом, который вернулся к себе домой. Мы познакомились, и он рассказал, с каким интересом прочитал в «Таймс» статью о своих гостях. Он пригласил нас в ресторан. И тут уже мне пришлось удивляться. Я не представлял себе многообразия деятельности Питера. В разговоре выяснилось, что он питает подлинную страсть к автомобилям. Он купил известную во всем мире, но пришедшую в упадок фирму «Аston-Martin» и на основе ее бренда разработал собственную новую модель — «Lagonda». Мы были изумлены и спросили, где расположен автомобильный завод. Питер рассмеялся и сказал, что никакого завода не существует, а есть небольшая автомобильная мастерская в Лос-Анджелесе, где собирают эти машины из отдельных блоков, которые поставляют разные фирмы. Я спросил, а сколько же автомобилей он производит? Ответ был поразительный — около двухсот машин в год. Питер невозмутимо пояснил: «А сколько карет выпускал в год каретный мастер? Но он же как-то жил… И я что-то в этом роде». Я продолжал спрашивать: «Сколько же при таком крошечном количестве стоит автомобиль?». Он спокойно ответил: «Он стоит семьдесят пять тысяч долларов». Это была по тем временам громадная сумма. «И кто же покупает эту машину?» — «Мы изготовляем машины на заказ для очень богатых людей, ну, например, для арабских шейхов».

С Питером Спрэгом мы подружились, и я старался доставить ему возможную радость человеческого общения.

Нас с Беллой очень интересовало, над чем работает Иосиф Бродский, а он, со своей стороны, был заинтересован в общении с соотечественниками, приехавшими из покинутой им страны. В Нью-Йорке мы постоянно встречались. Помню одну такую встречу в квартире Уильяма Джей Смита, на память о которой остались весьма любопытные фотографии, где запечатлены Белла, Иосиф, Миша Барышников и я.

Уильям и его супруга француженка Соня украсили наше пребывание в Штатах своим участием и помощью. Он был поэт, много писавший для детей, неоднократно приезжал в Россию, где мы и познакомились, бывал у меня в мастерской, интересовался моими картинами. У нас возникла дружеская связь, которая не прерывалась многие годы.

Жили они в новом нью-йоркском доме на шестнадцатом этаже в большой квартире с балконом, откуда открывался прекрасный вид на Ист-Ривер. В тот памятный вечер у него в гостях были американские литераторы поэт Стенли Куниц, пожилой человек с молодым задором, и Роберт Блай, читавший свои стихи, аккомпанируя себе на банджо, и имевший большой успех у публики. Было еще несколько гостей.