Елена Лаврентьева - Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков

– Не могу, Жозефина Осиповна. Как же на том свете я один буду без вас? Как ни тяжело, а надо здесь подождать вас. Когда оба старика уже не могли выходить и видеться, они постоянно осведомлялись друг о друге и пересылались поклонами. Шутливое желание Пфейфера сбылось: бабушка моя умерла раньше его. Но ее смерть скрывали от него и продолжали передавать ему поклоны от бабушки.

Другой приятель бабушки был, странно сказать, один сумасшедший, по фамилии Рейнбот. Этот несчастный жил на пенсии у одного часового мастера Винтера, вместе с другим сумасшедшим, Эйлером. Эйлер был мрачный и сердитый меланхолик, а Рейнбот – тихий и безвредный философ, иногда рассуждавший даже здраво. Видно было, что он получил хорошее образование и жил в порядочном обществе, так как даже в сумасшествии любил одеваться чисто и по возможности щегольски и сохранял очень изящные манеры. Странные отношения связывали этих двух несчастных: они постоянно ссорились и жаловались друг на друга всем, кого встречали, а между тем один без другого скучали и беспокоились. Эйлер относился к Рейн-боту гордо и даже презрительно, а между тем ни за что не садился обедать, если при этом не было Рейнбота. Точно так же Рейнбот жаловался всем, что Эйлер злой и глупый старик, который даже кусается, а между тем, предполагая, что Эйлер стеклянный и при падении может разбиться, постоянно ходил за ним, чтобы в случае падения поддержать. Этот-то Рейнбот каждый четверг неизменно приходил к бабушке пить кофе с сладкими тортами, которые очень любил. Бабушка с ним разговаривала как бы с человеком в здравом уме. Если, бывало, Рейнбот заврется и скажет что-нибудь несообразное, бабушка совершенно спокойно остановит его, направит или переменит предмет разговора. Наконец, третья приятельница бабушки была простая нищая, салопница Марфа, побиравшаяся по миру, небольшого роста, толстенькая старушонка, с мешком за плечами и с клюкою в руке. Как Рейнбот являлся к бабушке по четвергам, так эта нищая обязательно являлась по воскресеньям, тотчас по окончании обедни. Для нее подавался хороший завтрак и варился кофе. Сложив котомку и сняв верхнее платье в кухне, Марфа отправлялась в комнату бабушки и просиживала у нее, за завтраком и кофе, часа по два и по три. О чем они там беседовали, я не знаю, так как никогда не интересовался этим. При уходе Марфа получала три копейки, никогда не больше, не меньше.

Бабушка была католичка, так же как и отец мой. В Гатчине существует лютеранская кирка, но католического костела нет. Поэтому для католиков устроена была небольшая капелла в частном доме, в которой служба совершалась раз в две недели ксендзом или патером, приезжавшим для этого из Царского Села. В мое время постоянно приезжал доминиканец, патер Сикорский, худощавый, небольшого роста человек, довольно веселый и остроумный. Он всегда приезжал в дилижансе в субботу, вечером, и на ночлег останавливался у нас. Я любил его приезды; мне нравилась его одежда, вся из белого кашемира, и его остроумная, пересыпанная шутками и анекдотами, беседа.

Раз вечером, во время ужина, речь зашла об отношениях между поляками и русскими. Патер Сикорский, между прочим, рассказал, обращаясь прямо ко мне, что в школах западных губерний мальчики, русские и поляки, постоянно дразнят друг друга. Русские будто бы говорят: «Эх, вы, поляки! Варшаву проспали!» А поляки на это отвечают: «А вы, русские, только на сонных и умеете нападать».

Мое детское патриотическое самолюбие было сильно задето этим неуместным рассказом. Я вспыхнул и чуть не заплакал от обиды. Отвечать Сикорскому чем-нибудь я не мог, так как еще не знал истории. Заметив мое волнение, бабушка строго сказала ему, не стесняясь моим присутствием:

– Вы приезжаете сюда, чтобы поддерживать и проповедовать христианскую любовь, а не для того, чтобы разжигать вражду. За подобные разговоры надо мальчиков розгами сечь, а не повторять их глупые слова.

Сикорский был очень сконфужен таким результатом своего рассказа и оправдывался тем, что он рассказал это только ради шутки.

Сколько я мог заметить, и бабушка, и отец мой были люди верующие, но совершенно не фанатики, и тем более не паписты. По крайней мере, я много раз слышал, как они, не стесняясь, критиковали и осуждали все те ненормальные явления, которыми папизм удивляет мир. Зная хорошо взгляды и характер бабушки, я уверен, что если бы она дожила до объявления папской непогрешимости, то с досады отреклась бы от католической религии.

Захотелось моей бабушке однажды увидать императрицу Александру Феодоровну. Не говоря никому о своем намерении, она нарядилась щеголеватее обыкновенного, то есть вместо пеньковых подвязала шелковые сырцовые букли, воздвигла на голову свою гигантскую шляпу с страусовым пером, накинула на плечи черную бархатную накидку, обшитую кружевами, и, вооружившись зонтом, который в развернутом виде мог прикрыть почти четырех человек, отправилась гулять в дворцовый сад.

Идет она по одной из аллей и встречает какого-то военного высокого роста, без эполет, в белой фуражке, около ног которого бежит собака. Когда они сошлись, бабушка остановила незнакомца.

– Извините, что я вас задержу, – обратилась она к нему по-французски. – Вы здешнего полка или придворный?

– А вам зачем это знать?

– Если бы вы были придворный, – ответила бабушка, – то я попросила бы вас научить меня, как и где можно увидеть императрицу?

– Да, я состою немножко при дворе, – ответил, улыбнувшись, военный, – и могу вам в этом помочь. Но позвольте прежде узнать, кто вы такая?

– Я Жозефина Эвальд; мой сын служит здесь в институте.

– A-а! Я знаю вашего сына очень хорошо. Пойдемте ко дворцу. Разве вы никогда не видали императрицу?

– Нет, никогда не случалось встречать ее.

– А императора вы видели?

– Только издали, когда он проезжал мимо нашего дома.

– Вы не желали бы его посмотреть?

– Нет, – ответила старуха просто, – я на него сердита. Военный взглянул с удивлением на бабушку.

– Сердиты? – переспросил он. – За что же?

– А за то, что он помогал австрийцам усмирять венгерцев.

– Какое же вам до этого дело?

– Как же мне нет дела, когда я сама венгерка! – ответила с гордостью бабушка.

– Вот как! Очень жаль, что император не знал этого раньше; может быть, он тогда посоветовался бы с вами, прежде чем начать эту кампанию, – заметил насмешливо военный.

– Он ничего бы не потерял от этого, – ответила бабушка. – Есть вещи, которые мы, женщины, понимаем лучше мужчин.

– Что же вы скажете насчет венгерской кампании?

– Теперь уже поздно об этом говорить, – сказала бабушка, махнув рукой.

– Ну, все-таки… Как вы думаете об этой войне?

– Я думаю, – начала бабушка, – что государь сделал ужасную ошибку, помогая австрийцам. Чрез это он нажил себе и России сильных врагов в венгерцах и не нажил друга в Австрии. Мы хорошо знаем австрийцев: это не такой народ, чтобы чувствовать благодарность за сделанное добро.