Елена Лаврентьева - Бабушка, Grand-mère, Grandmother... Воспоминания внуков и внучек о бабушках, знаменитых и не очень, с винтажными фотографиями XIX-XX веков

– Может быть, вы и правы, сударыня, – ответил военный серьезно, – но в политических делах никто и не рассчитывает на такие чувства, как любовь или благодарность. Если император решил поступить так, а не иначе, то, вероятно, имел на это другие, очень важные причины.

– Может быть… но только… все-таки, это была ошибка с его стороны, – упорно настаивала бабушка.

В это время они подошли ко дворцу. Военный провел бабушку на двор левого дворцового крыла, пригласил ее войти на подъезд и подождать немного в первой комнате, обещая доставить ей случай повидать императрицу, а сам прошел далее. Чрез несколько минут к бабушке подошел камер-лакей и пригласил ее следовать за ним к императрице.

– Как к императрице? – удивленно и испуганно спросила бабушка.

– Точно так, сударыня. Ее величество ожидают вас; потрудитесь поторопиться.

– Ах, Боже мой! Что же это такое? – заволновалась старуха. – Этот военный обещал мне только показать императрицу; я не думала у нее быть! Я и одета-то не так! Что мне делать теперь?

– А вы не знаете этого генерала, с которым вы изволили придти? – спросил ка-мер-лакей.

– Да разве это был генерал?

– Это был государь император, сударыня.

С бабушкой чуть не сделался обморок. Немалого труда стоило камер-лакею успокоить ее. Он помог ей снять верхнее платье и шляпу и затем повел во внутренние покои. Совершенно смущенная старуха следовала за ним как приговоренная к смерти. Подойдя к двери одной комнаты, камер-лакей предупредил бабушку, что именно тут, налево, она увидит императрицу. Бабушка перекрестилась и вошла за ним.

Императрица Александра Феодоровна сидела в кресле у камина, а недалеко от нее стоял государь и, улыбаясь, смотрел на смущенную бабушку. Она направилась прямо к нему и, сложив руки, как бы для молитвы, хотела опуститься на колено; но государь, угадав ее намерение, удержал за руку и подвел к императрице.

– Простите, ваше величество, – бормотала бабушка.

– Ничего, ничего, – смеясь, отвечал император, – хоть вы и сердиты на меня, но я очень рад с вами познакомиться. Вот императрица, которую вы желали видеть.

Императрица протянула старухе руку (которую та поцеловала) и пригласила сесть на ближайшее кресло.

– Теперь вы можете поболтать на свободе, а мне надо уйти, – сказал государь, направляясь к дверям. – До свидания! Бабушка осталась с императрицей и одной придворной дамой, вошедшей вскоре после ухода императора. Государыня расспрашивала ее о нашей семейной жизни, о городских жителях, угостила бабушку чаем и продержала ее у себя более часу времени. Когда эта оригинальная аудиенция кончилась, бабушка обратилась к императрице с просьбою исходатайствовать у государя прощение за ее неосторожные и резкие выражения.

– Да государь и не сердится на вас, – успокаивала ее императрица. – Он очень весело рассказывал мне, как вы сделали ему выговор за венгерскую кампанию.

– Я имела счастье видеть государя только издали и всегда в экипаже, оттого и не узнала его сегодня, – оправдывалась бабушка. – Притом и глаза мои от старости уже плохо видят.

– Да ничего, будьте спокойны, – говорила императрица. – Государь любит подобные встречи инкогнито. Поезжайте спокойно домой и поцелуйте от меня ваших внучат. Может быть, еще увидимся когда-нибудь.

Так они и расстались. Тот же камер-лакей проводил бабушку до подъезда, где уже стояла приготовленная для нее придворная коляска, в которой она и приехала домой, к немалому удивлению всех встречавших ее.

Понятно, что рассказ бабушки о ее приключении взволновал всех нас, а в особенности отца. Скоро весть об этом разнеслась по всему маленькому городишку, и нас осаждали с визитами, желая услышать от самой бабушки о том, как она пила чай у императрицы. Но старуха не льстилась на эти любопытные заискивания и по-прежнему никого к себе не принимала, кроме семейства Пфейфера, сумасшедшего Рейнбота и нищей Марфы. Вечером, в тот же день, к нам заехал комендант Люце, обедавший за царским столом, и передал, что во время обеда государь со смехом рассказывал всем присутствовавшим, как старуха Эвальд сделала ему строгий выговор за венгерскую кампанию и предостерегала насчет неблагодарности австрийцев. При этом Люце, со слов государя, передал очень подробно его разговор с бабушкой. Через несколько дней после этого государь приехал осмотреть институт. Встретив моего отца, он тотчас же спросил его:

– А рассказывала тебе твоя старуха-мать, как она гостила у жены?

– Рассказывала, ваше величество. Я позволю себе благодарить ваше величество за несказанное внимание ваше и государыни императрицы, – ответил отец.

– Осталась ли она довольна моей хозяйкой? – спросил снова государь.

– Бесконечно благодарна, государь, за милости ее величества.

– Очень рад. Она у тебя умная старуха, только об австрийцах судит по-венгерски. Кланяйся ей от меня и береги ее.

С тех пор, приезжая в Гатчину и посещая институт, император при встречах с моим отцом всякий раз спрашивал о здоровье старой венгерки, как он называл бабушку, и приказывал передавать ей поклоны от себя и императрицы [29] Воспоминания А. В. Эвальда // ИВ. 1895. № 8, с. 316–323. .

В кругу русских писателей вряд ли много найдется таких, которым в детстве привелось встретить столько неблагоприятных условий для литературного поприща, сколько было их у меня. Во всяком случае, сомневаюсь, чтобы кому-нибудь из них с таким трудом, как мне, досталась русская грамота. Мать моя хотя и говорила по-русски, но была природная южная француженка; отец был малороссиянин; я лишился его, когда мне было пять лет. Воспитанием моим почти исключительно занималась бабушка (со стороны матери), шестидесятилетняя старуха, но замечательно сохранившаяся, умная, начитанная, вольтерьянка в душе, насквозь пропитанная понятиями, господствовавшими во Франции в конце прошлого столетия. События, которых она была свидетельницей в Париже во время террора, как бы закалили ее характер, отличавшийся вообще твердостью и энергией. Матушка благоговела перед нею, но вместе с тем боялась ее; она обращалась с бабушкой не как тридцатилетняя вдова и хозяйка дома, а подобострастно, с покорностью девочки-подростка. Когда бабушка была не в духе, матушка ходила на цыпочках, бережно, без шума затворяла дверь; случалось, на бабушку нападет стих веселости – она затягивала дребезжащим голосом арию из «Dame blanche» или куплет из давно слышанного водевиля, – матушка тотчас же к ней подсаживалась и начинала подтягивать.