Виктор Суходрев - Язык мой - друг мой

На одном из завтраков, даваемом губернатором штата, у которого мы оказались в гостях во время многочисленных поездок по стране, я сидел рядом с Ворошиловым. Завтрак был устроен в саду губернаторской резиденции, под шатрами. В какой-то момент Климент Ефремович обратился ко мне:

— Послушайте, почему это у них в Индии губернаторы? Что за губернаторы такие? Вот у нас в России, я понимаю, были губернии, ими управляли губернаторы. А у них ведь не губернии, а штаты. Почему же губернаторы?

Поскольку Ворошилов плохо слышал, я склонился к самому его уху и объяснил, что слово «губернатор» имеет латинские корни, так называется правитель какой-либо области. В США, например, тоже губернаторы. Он посмотрел на меня с некоторым удивлением и сказал:

— Да? А я думал, это только у нас они были…

Не могу забыть один нелепый случай. В Калькутте нас повели в прекрасный местный музей. Залы пустовали, присутствовали только служители, так как музей по случаю посещения его высокой делегацией для широкой публики был закрыт.

Мы шли довольно большой группой, включая экскурсоводов. Впереди, конечно, Ворошилов. Вдруг где-то в углу он углядел человека с длинными нечесаными волосами и патлатой бородой. По виду — настоящий отшельник (в Индии таких людей можно встретить довольно часто). Его волос в буквальном смысле никогда не касалась гребенка. Как потом выяснилось, это был уборщик музея, он принадлежал к секте, члены которой с детства не стригут и не расчесывают свои волосы.

Увидев этого человека, Ворошилов резво устремился к нему. Вся группа — за ним. Подойдя ближе, Ворошилов стал причитать:

— Это что же за человек такой несчастный! Что же у него на голове делается? Что у него с бородой творится? Его надо помыть, постричь и причесать!

Кто-то из индийцев негромко разъяснил мне, а я — Ворошилову, почему у мужчины нечесаная шевелюра. Легендарный полководец только отмахнулся и продолжал распаляться:

— Ничего подобного! Что вы мне тут сказки рассказываете! Просто он бедняк! У него и расчески-то своей наверняка нет!

Говорил он это не на шутку гневно, причем, как все глуховатые люди, очень громко, поэтому сглаживать его речь при переводе было непросто. Я, конечно, старался как мог. Вдруг Ворошилов полез в карман и вынул свою расческу. Держа ее в руке, он стал приближаться к уборщику с явным намерением его причесать. У несчастного глаза округлились, в них светился неподдельный ужас. Он буквально вжался в угол, стал зыркать туда-сюда в поисках выхода. Но выхода не было — делегация окружила его со всех сторон. Я думаю, бедняга не понимал, кто мы такие, зачем сюда пришли. Ворошилов подходил все ближе. Тогда я резко и довольно громко воскликнул:

— Климент Ефремович! Нельзя ему!

И только это остановило Ворошилова. Он повернулся ко мне и переспросил:

— Нельзя?

Я повторил.

— Ну, ладно, — сказал Ворошилов, убрал расческу в карман и пошел дальше.

Потом был мавзолей Тадж-Махал. Прошли мы к самой усыпальнице, осмотрели центральную часть, саркофаг. Нам рассказали удивительно красивую легенду о безутешном султане, который воздвиг этот мавзолей, когда умерла его жена. Надо сказать, Тадж-Махал достоин звания одного из чудес света. Построенный на обрыве, отражающийся в зеркале большого длинного бассейна с чистой прозрачной водой, с пятью куполами и четырьмя острыми башнями-минаретами по углам, он действительно оставляет незабываемое впечатление. Мы осмотрели его внутреннее убранство и вышли наружу. Ворошилов сразу же направился к одной из четырех башен (отмечу, что в каждой из них была дверь, а внутри — винтовая лестница, по которой можно подняться на вершину). На ее двери висел огромный амбарный замок.

Ворошилов спросил, что внутри башни. Ему ответили: ничего особенного, лестница — и все. Тогда Ворошилов заявил:

— А я все равно хочу посмотреть!

Может быть, он и в самом деле хотел подняться на башню, хотя я не представлял себе, как Климент Ефремович собирался это сделать, ведь даже ходил он с трудом, пошатываясь.

Начали искать привратника, у которого мог быть ключ. Не нашли. Ворошилов продолжал твердить, что хочет осмотреть башню. Как же так? Приехал гость, желает осмотреть достопримечательности, а ему их не показывают!

— Вот, помню, был я в двадцатых годах в Турции, так Софийский собор в Стамбуле осмотрел полностью. Ходил всюду, и меня всюду пускали. А вы…

Раскраснелся, разнервничался. Потом махнул рукой и пошел вдоль бассейна. Мы — все за ним. Индийцы, чтобы успокоить высокого гостя, снова стали рассказывать сказочную историю о любви султана, о том, как он, когда жена умерла, все свое состояние потратил на возведение данного чуда.

Но Ворошилова эта история не умиротворила.

— При чем тут какие-то цари, короли, султаны и прочее? У нас тоже были цари, мы от них избавились, разогнали эту шайку! Вот народ — это главное! Вот кто все это создал! И о народе надо говорить. Народ хвалить надо, а не каких-то султанов, которых гнать нужно в шею!

Я увидел полные ужаса глаза Фурцевой и Козлова и опять как мог сгладил в переводе гневную тираду.

В одном из городов нас повезли осматривать выставку товаров, произведенных местными ремесленниками. В Индии тогда проводили кампанию в поддержку кустарных производств. Разумеется, такая продукция для народа доступна, что для Индии очень важно. Словом, ходим по выставке, смотрим. Много хороших товаров увидели: велосипеды — основное транспортное средство в Индии, нехитрый сельхозинвентарь, посуду и другие изделия. В конце экскурсии Ворошилова спросили, как ему это все понравилось. Он ответил, что, мол, в общем хорошо, но не совсем продумана организация. Ведь совершенно ясно, как нужно устраивать подобные выставки. Надо, мол, чтобы все велосипеды были в одном месте, все лопаты — в другом, отдельно — грабли, ножи, тарелки и так далее. Чтобы покупатель осмотрел в одном месте все серпы и мог их сравнить, чтобы все было по порядку — одно, другое, третье, четвертое… Вдруг Ворошилов замолчал, подтолкнул меня под ребро локтем, подмигнул и с хитрой улыбкой добавил: