Павел Лавут - Маяковский едет по Союзу

Из средней двери в зал буквально ворвался опоздавший. Он лихорадочно разыскивал свое место. Наконец, народ сообразил, в чем дело, и все взоры на него. Он пролез на свое место, но с другого края, взбудоражив весь ряд. Тут Маяковский не выдержал:

— Это мне напоминает одного человека, который на вопрос «покажи свое левое ухо» делал так, — при этом Владимир Владимирович правой рукой через голову тронул свое левое ухо.

После этой фразы снова раздались аплодисменты.

— Ну, а теперь перейдем к делу, — сказал Маяковский. Уже в первом отделении слушатели стали забрасывать поэта записками. Он закончил читать «Хорошо!» и для разрядки ответил на несколько записок. Потом собирался снова перейти к стихам.

Раздался протестующий голос:

Не мотайте, отвечайте сразу!

Маяковский сдержанно-иронически:

— Товарищи! Разве можно сразу?

Он прочел два стихотворения, а затем, быстро перебирая записки, огласил наиболее интересные: «Кого вы считаете лучшим поэтом?»

Я лично полагаю, что автор этой записки, должно быть, предрешил ответ, ничуть не сомневаясь, что Маяковский смажет: мол, конечно, себя! Поддеть поэта доставило бы ему немалое удовольствие. Но он просчитался. Прозвучало нечто иное:

— Как вы себе представляете? Лежит пирог славы, и поэты бегут со взмыленными мордами — кто первый добежит, тому и достанется? Неправильно это, товарищи! Все работают по мере своих сил, возможностей и таланта. Для одного и того же дела — дела построения социализма. Все вносят свою лепту. И я тоже. Вот и все.

«Какого вы мнения о Полонском?» ― Владимир Владимирович наставительно:

— Он и раньше писал ерунду, а теперь пишет гадости. У него куриные мозги.

О сцену с подозрительным звуком ударяется записка. Маяковский разворачивает ее и достает из бумажки копейку.

Летит следующая:

«Что вы хотели сказать тем, что выступаете без пиджака?»

— От жары, балда.

И опять знакомая записка:

«Маяковский, почему вы все хвалите себя?»

— Мой соученик по гимназии, Шекспир, всегда учил меня: «Никогда не говори о себе дурного, это всегда за тебя сделают твои товарищи», ― и широким жестом обвел зал.

«На какую массу вы рассчитываете, читая ваши стихи?»

— На массу червонцев, — крикнул Маяковский, выбив у ретивого выскочки стандартный козырь.

«Владимир Маяковский, я вижу ты хорошо читаешь стихи и пишешь ты недурно, но не было у тебя на счет ( сохраняю орфографию автора записки. — П. Л .) Мадам Кусковой взято из Пушкина, из „Евгения Онегина“ и переложено по-своему? Скажи, я спрашиваю, мне очень интересно, авось я что-либо у тебя перейму, ответь на это я прошу».

— Было взято и переложено. Теперь вопрос сводится к тому, в какой степени вы справитесь со своей задачей.

Гул одобрений.

Попалась очень длинная записка. Кто-то крикнул:

— Что вы так долго читаете? Пора отвечать!

— Что вы там орете? Пришли бы лучше помочь!

В гостиницу «Красная», где он остановился, приходило много людей. Но Маяковский выбирал время побродить по Харькову. Кстати, здесь он не пользовался транспортом, как, впрочем, и во многих других городах. Ему нравилось, что город строится, озеленяется. На месте вчерашнего пустыря появился сквер, улица покрывалась асфальтом. Владимир Владимирович радовался каждому из таких, казалось бы, скромных явлений.

Последнее выступление в Харькове состоялось в январе 1929 года. Поездка была рассчитана на 10–12 дней: Харьков, Полтава, Кременчуг, Николаев, Херсон и на обратном пути — опять Харьков.

14 января в предвечерние часы в клубе ГПУ он читал пьесу «Клоп», а вечером в театре — доклад «Левей Лефа».

Внезапно Маяковский предложил отменить все последующие вечера — сдал голос.

С трудом удалось уговорить его выступить завтра днем в Оперном театре — ведь соберется не менее полутора тысяч студентов,

А вечером этого же дня Владимир Владимирович уехал в Москву. Вероятно, можно было восстановить голос и на месте, а затем, перепланировав города и даты, так или иначе сохранить маршрут.

Но обстоятельства личного характера сложились так, что ему пришлось даже нарушить свои обязательства. (А ведь Маяковский был человеком точным и аккуратным.)

Причины срыва прояснились лишь через много лет, когда в «Русском литературном архиве» (Нью-Йорк, 1956) были опубликованы выдержки из писем Маяковского к Татьяне Яковлевой, жившей тогда в Париже.

В этой публикации говорится: «Еще накануне поездки в Харьков Маяковский телеграфировал Татьяне Яковлевой в Париж: „Начале февраля надеюсь ехать лечиться отдыхать необходимо Ривьеру“».

В эти же дни он отправил еще две телеграммы, адресованные Татьяне Яковлевой, которые так же, как и стихи, посвященные ей, невозможно читать без волнения:

«Твои строки это добрая половина моей жизни вообще и вся моя личная».

И вторая:

«Я бросил разъезжать и сижу сиднем из боязни хоть на час опоздать с чтением твоих писем. Работать и ждать тебя это единственная моя радость». За неделю до этого Маяковский писал ей: «Письма такая медленная вещь, а мне так надо каждую минуту знать, что ты делаешь и о чем думаешь. Поэтому телеграмлю. Телеграфь. Шли письма — ворохи и того и другого». «Ты же единственная моя письмовладелица», ― отвечает он на упреки за дни без почты. «Ты все говоришь, что я не пишу, а телеграммы собаки, что ли?».

Незадолго до этого он рассказывал ей о том, как шла работа над «Клопом» — в день первого чтения комедии труппе театра Мейерхольда: «Что о себе? Мы (твой фатерман и я) написали новую пьесу. Читали ее Мейерхольду. Писали по 20 суточных часов без питей и ед. Голова у меня от такой работы вспухла (даже кепка не налазит). Сам еще выценить не могу, как вышло, а прочих мнений не шлю во избежание упреков в рекламе и из гипертрофированного чувства природной скромности (кажется все-таки себя расхвалил?)

Ничего. Заслуживаю. Работаю, как бык, наклонив морду с красными глазами над письменным столом. Даже глаза сдали — и я в очках! Кладу еще какую-то холодную дрянь на глаза. Ничего. До тебя пройдет. Работать можно и в очках. А глаза мне все равно до тебя не нужны, потому что кроме как на тебя мне смотреть не на кого. А еще горы и тундры работы…».

Татьяна Яковлева уехала из России в Париж в 1925 году по вызову своего дяди, известного художника Александра Яковлева. (У нее началось в ту пору заболевание легких, и там она собиралась лечиться). Маяковский познакомился с ней в Париже 25 октября 1923 года и до дня своего отъезда из Франции (3 декабря) встречался с ней ежедневно в течение сорока дней.

Об этом рассказала мне мать Татьяны Любовь Николаевна; она же познакомила меня с письмами дочери. В одном из них, например, было написано: «Если я когда-нибудь хорошо относилась к моим „поклонникам“, то это к нему, в большей доле из-за его таланта, но в еще большей из-за изумительного и буквапьно трогательного но мне отношения. В смысле внимания и заботливости (даже для меня, избалованной) он совершенно изумителен».