Жак Бенуа-Мешен - Юлиан Отступник

Этот инцидент был тем более досаден, что Либаний был весьма злопамятным человеком. Он вполне мог бы отомстить Юлиану за такое пренебрежение нападками на него в своих трудах, что могло повредить репутации Юлиана среди эллинов. По счастью, скакавший рядом дядя императора, тоже Юлиан, обратил внимание племянника на совершенную ошибку. Юлиан искренне смутился. Развернув коня, он подъехал к Либанию, взял его за руку, сказал, что счастлив вновь видеть его, и пригласил как можно скорее навестить его в императорском дворце. «Эти сердечные слова возымели самое лучшее действие, — рассказывает один из очевидцев. — Они пролились бальзамом на сердце Либания и рассеяли поднимавшийся в нем гнев». На следующий день они встретились и долго беседовали. Они расстались, полностью примиренные и очарованные друг другом.

В то время Антиохия была городом с населением около 300000 человек, третьей столицей империи после Константинополя и Александрии 34. Отличавшаяся надменностью нрава своих жителей со времен основания 35, Антиохия по праву гордилась широтой своих улиц и свежестью своих садов. Юлиан рассчитывал провести в этом городе зиму и закончить военные приготовления.

Однако жители Антиохии были склонны еще и к злословию и раздорам и с истинным рвением предавались всевозможным чувственным наслаждениям. Весь год там продолжались бесконечные праздники, игрища и пиры. Для антиохийцев не существовало предела в роскоши, даже к богам они относились скептически и считали этот скептицизм верхом утонченности 36.

Поведение Юлиана скоро поставило антиохийцев в тупик. Они собирались поклоняться обожествленному монарху, а увидели правителя, желающего, чтобы к нему относились как к человеку. Его набожность, строгость нравов, презрение к роскоши смущали их. Неужели он действительно испытывает такое отвращение к любому легкому чтиву, что изгнал из своей библиотеки рассказы Лукиана Самосатского и комедии Аристофана? Разве такая серьезность совместима с его возрастом? Не свидетельствует ли это скорее о лицемерии? Что означают его рассуждения об «исцелении душ» и «возрождении тела путем возврата к эллинизму»? Он что, хочет переделать мир? Но они вовсе не желают «возрождаться». Понемногу антиохийцы начали насмехаться над Юлианом. Потом появились издевательские песенки и памфлеты. Поскольку император никак не реагировал на это, они стали насмешничать открыто. Тут уж все пришлось к слову: и его грубые черты лица, и небрежность в одежде, и длинная борода, и простая пища, и даже его бесконечные ночные бдения, которые вызывали вопрос: чем же он в это время занимается?..

И тут Юлиан взорвался. Дав волю гневу, он взялся за перо и написал одно из своих наиболее язвительных сочинений — «Мисопогон, или Ненавистник бороды». В противоположность его предыдущим трудам, это было не богословское наставление, а скорее памфлет, «рычание льва на рой мух, как в басне». Вместе с тем, — и это действительно одна из удивительных черт его характера, — стараясь отхлестать словами антиохийцев, он фактически занимается самокритикой.

«Это правда, — с иронией восклицает он, — что я ношу бороду, которая не нравится моим врагам. Они заявляют, что не могу ничего взять в рот без того, чтобы не прихватить пару волосков. Но я могу открыть им кое-что, о чем они еще не знают: я ее никогда не расчесываю, намеренно оставляю всклокоченной, и в ней бегают вши, как дикие звери бегают по чаще леса. И живот у меня покрыт шерстью, как у обезьяны. Это правда, что я никогда не принимаю ванны из розовой воды или надушенного молока и распространяю вокруг себя тошнотворный запах! Это правда, что я выгляжу еще более отвратительно, нежели киники и галилеяне! Это правда, что я небрежен в одежде и ем грубую пищу! Правда, что лицо мое хмуро, черты насуплены, а характер несносен. Природа не сотворила меня ни насмешником, ни шутником. Я не остроумец и не автор эпиграмм. Правда и то, что мне не нравится непотребная литература, как не нравятся мне и столь обожаемые вами оргии! В конце концов, я всего лишь иллирийский крестьянин; видимо, этим и объясняются моя грубость и неотесанное поведение деревенщины. Как же мог бы я приноровить свой характер к вашему? Ведь вы не проводите свои лучшие часы ни в молитвах богам, ни в заботах об империи. Вместо этого вы приказываете растирать вам руки, шлифовать пемзою ноги, умащать волосы, натирать тело мазями и редкостными благовониями, подавать на стол миног и свиные сосцы!

Это правда, что чаще всего я довольствуюсь простым бульоном, который едят мои солдаты, сплю на обычной рогоже, положенной прямо на землю, и посвящаю дни и ночи размышлениям и труду. Зачем мне вся ваша роскошь, если компания моих ветеранов мне милее, нежели компания ваших флейтистов?

Однако вспомните, что этот человек, которого вы обливаете сарказмом, всегда первым шел навстречу опасности. Чтобы защитить вас, он терпел холод и непогоду. Он побеждал там, где другие проиграли бы, будь они на его месте. Он отбил у варваров более сорока городов и запретил им появляться в пределах империи, если они не будут соблюдать ее законы. Он взошел на трон, не пролив ни капли крови. Он возродил храмы, вернул процветание городам и повсюду установил мир. Вы уже забыли обо всем этом!

Когда я приехал сюда, вы встречали меня, как бога. Я не требую от вас этого! Ваш Сенат поведал мне о своих трудностях. Я дал согласие на значительное уменьшение налогов. Я предоставил Сенату изрядные суммы в золоте и серебре. Я освободил каждого из вас от одной пятой ваших податей. Я не мог сделать большего, потому что иначе пришлось бы брать у других то, что мне не принадлежит. Поскольку ваши припасы истощились, я велел на мои собственные средства доставить зерно из Тира и Египта, дабы облегчить нищету города. Однако вместо того чтобы раздать это зерно бедным, вы, знатные, оставили его себе и перепродали другим втридорога, чтобы иметь возможность продолжать свои веселые пиршества. Об этом вы тоже уже забыли!

Но какое мне дело? Продолжайте изливать на меня потоки оскорблений, которыми питается ваша неблагодарность. Я разрешаю вам это, поскольку сам только что выдвинул обвинения против себя самого. Более того: я перещеголял вас в плане критических замечаний, которые вы день ото дня шлете в мой адрес, потому что, по глупости своей, я не уразумел сразу, каковы нравы вашего города! Издевайтесь же над моей наивностью, неловкостью, неутонченностью! Я прекрасно знаю, что неспособен явить вашему взору картину такого образа жизни, который ведете вы, мечтая найти его отражение в жизни тех, кто вами правит. Давайте же! Смейтесь, издевайтесь надо мной, злословьте, рвите меня своими холеными зубами! Я не собираюсь наказывать вас за это: ни казнить, ни бичевать, ни заковывать в кандалы, ни бросать в тюрьму. Зачем? От этого вы не станете лучше! Но поскольку пример добродетельной жизни, который вам дают мои друзья и я сам, вам кажется неинтересным и неуместным, поскольку вы не желаете видеть его перед своими глазами, я принял в отношении вас бесповоротное решение: я решил покинуть Антиохию и никогда более здесь не появляться. Я перееду в Тарс. Я сделаю это, конечно, не в надежде угодить тем, у кого буду гостевать, но потому, что предпочитаю доставить всем по очереди удовольствие иметь дело с моим несносным характером, нежели причинять неудобство вашему счастливому городу, навязывая ему свое присутствие» 37.