Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

— И моя дочка там, и ее ждет такая же судьба. Но захлебнутся они, людоеды, в крови людской, ой, захлебнутся!

— Не плачьте, кума. Может, эта женщина расскажет нам что-нибудь радостное, на горе она уже насмотрелась и наслушалась.

…Рассказываю им о радостном. Говорю долго и, по-моему, убедительно. Главное сейчас, внушаю им, — вытерпеть, одолеть врага выдержкой, характером и не погибнуть. Будем твердо надеяться на Красную Армию. Тут я рассказываю о новостях с фронта. Слушают внимательно, просят кое-что повторить.

Увлекшись, забыла о том, что хочу есть. Забыли и они об угощении, о правиле, требующем прежде всего накормить гостя.

Мать погибшего вытерла слезы, снова повесила на стену фотографию сына.

Наступили сумерки. Женщины спохватились:

— Голубушка, да вы же с дороги, а мы вас и покормить забыли, ой, горюшко!

— Это еще не горюшко, — успокаиваю их. Была уже ночь, когда я ушла с Федорой Никифоровной. Хозяйка Матрена Емельяновна не отпускала, уговаривала ночевать в ее хате. Я обещала снова прийти при первой же возможности.

— Приходите, будем ждать, а то у нас одна из Киева такое наплела…

— Так то ведь гадалка, врала ради картошки и прочего и не о том, что нам интересно.

— А вы гадалок не слушайте.

— Да уж лучше бы просто, без вранья, попросила картошки. Дали бы и так.

— Приходите, обязательно приходите, как только будет у вас что-нибудь радостное.

— Тогда соберемся всем колхозом…

— Ну, это пока что еще невозможно, — смеюсь я. — Вы расскажите на селе о новостях, а обо мне умолчите.

— Не беспокойтесь, не проговоримся.

У Федоры Никифоровны собрались несколько женщин, и мы засиделись допоздна. Утром я ушла, оставив несколько перепечатанных экземпляров сообщения Совинформбюро за июнь. Скоро они найдут читателей. Хозяйка моя говорит:

— Завтра на базаре я дам своей куме из соседнего села. Вот обрадуется!

А у Федоры Никифоровны не одна «кума». О том, что узнают, расскажут соседям, и ближним и дальним.

В Демидов не успела зайти. Прямо с базара пошла домой. От Лютижа ехала.

Когда шла из Мышек, все ждала, что нагонит меня Григорий Платонович, но новая наша встреча состоялась позже. Он пришел в среду домой. Помогла ему в одном деле.

В газете за восьмое июля помещено крикливое сообщение о том, что взят Воронеж. А когда сдадут, оповестят ли?

В небе неспокойно. Гудят и гудят, кружат и кружат дозорные самолеты.

Несу с огорода тяжелое коромысло с редиской. После теплого дождя, который внезапно прошел в полдень, асфальт мокрый, в колдобинах поблескивают лужи. Как в зеркале вижу себя с коромыслом и вспоминаю свою жизнь до этого несчастья.

Отвожу глаза от чужих лиц и не слушаю языка пришельцев. Вот только скорее бы миновать 4-ю обувную фабрику, где находится сейчас их штаб. Немцы ведут себя по-свински. Со второго этажа фабрики людям на головы летят обертки от конфет и шоколада, мешочки из-под печенья, и нередко не пустые, а с гадостью, отбросами.

Улица эта стала грязной, загажена. Тошноту вызывает дешевый одеколон, смешанный с запахом человеческого пота.

Окна в штабе открыты, и с кухни тянет жареным. Там на столах желтеют горы масла. Жители оккупированных стран умирают от истощения, а добытое их трудом пожирает армия насильников и угнетателей. Несколько работниц швейных мастерских прислуживают офицерам. Во всем. Им приходится, к примеру, смывать унитазы, так как канализация не работает. Офицер идет в уборную, а прислуга ждет у дверей с ведром воды.

Старая работница фабрики Маруся идет рядом со мной и вспоминает, сопоставляет. Нет, не стоит терзать себя. Скорее мимо!

Больше всего люблю теперь бывать на огороде. Лишь там отдыхаешь душой.

Одолевает на огороде жара, гнетут тяжкие мысли, поедом ест голод. От запаха бурьяна еще больше хочется есть, а дни стали совершенно бесхлебными. В село сейчас уже не пойдешь: строго-настрого запрещено. Таков третий приказ Рогауша. Запрещены базары, свободная торговля и обмен — хотят голодом вытолкнуть в Германию. «Гуманно» разрешено лишь дышать (пока шею не захлестнул аркан!) да пить воду. В этом году очень щедро посылает ее небо.

В один из ближайших дней начнется очередная массовая перепись населения с целью дальнейшей отправки в Германию и организации принудительных работ в Киеве. «Фюрер» тужится, напрягает все силы, еще верит в победный исход войны, очумев от нацизма и звериного шовинизма. Стремления его безумны, но, к счастью, неосуществимы. Мыслимо ли заставить наших людей работать на врага, собственными руками душить самое дорогое: свою державу, свою отчизну. Да еще какую державу, какую отчизну!

Почти каждую неделю в школе № 28 (до войны она называлась восьмой) устраиваются церковные песнопения художественной капеллы. Слушать их могут все, особо приглашаются спекулянты. Этим сейчас почет, особенно тем, которые торгуют не только пшеном и солью, но и убеждениями.

Сегодня внимательно просмотрела газету. Это — нелегкое занятие, от него мутит.

Заметно, что продажные писаки утомились врать. Они повторяются, перепевают старые фальшивые мотивчики.

«Паника в Лондоне», «Преследование противника в полном разгаре» — одно и то же, одно и то же! «На восточном фронте» — несколько строк о том, что могут, дескать, натворить бомбардировщики. «Торговля и спекуляция» — клеветническая статья Штепы о советской торговле. В «Письме из Германии» какой-то Федоренко, захлебываясь от восторга, рассказывает о том, что ел булку, умывался… с мылом, часто вкушал пищу вместе с «панами». Интересно, догадывается ли несчастный Федоренко, угнанный в Германию, что он выступает в роли корреспондента «Нового украинского слова»? Видимо, его фамилией воспользовался какой-то гнусный борзописец.

«Открытие в Киеве летнего сада железнодорожников» — статья с рисунком. В саду снуют живые мертвецы, беседка, где продают мороженое по сто рублей за порцию, похожа на склеп.

Мое внимание привлекает статья «Дельфин на службе у человека».

Переписываю ее: «В селе Новограде на Адриатическом море у рыбаков имеются два ручных дельфина, которые прекрасно помогают в промысле. Когда начинается лов сардин, хозяева выпускают своих прытких дельфинов, и они очень хорошо гонят рыбу в невод, установленный на их пути. За свою работу дельфины получают от рыбаков особо жирные экземпляры их добычи.

Однако этот способ был известен уже в старину. Плиний рассказывает, что дельфины, которые помогали римским рыбакам, получали за это своеобразное лакомство, на которое эти существа весьма падки, а именно — хлеб, пропитанный вином…»

Есть и в Киеве свои «дельфины». Они помогают немецким «рыбакам» вербовать «добровольцев», ловить людей арканом для угона в плен, хватать их по ночам; эти существа (они не люди, нет) получают в награду жиры, хлеб, вино. И живут неплохо. До дня народной мести, конечно.