Теодор Крёгер - Четыре года в Сибири

Мне снился сон: большая комната с множеством окон и длинных батарей отопления. Огромный письменный стол, над ним географическая карта европейской и азиатской России; она занимает всю стену. Черный клубок на ней – это Петербург, черные нити выбегают оттуда вплоть до крайних углов гигантской страны, да, даже спешат за ее границы.

У массивного письменного стола сидит мужчина. У него широкие плечи, белокурые, зачесанные назад сильно поседевшие на висках волосы, кустистые брови, голубые со стальным отливом глаза.

Этот мужчина является черным клубком огромной географической карты.

Это мой отец.

Каждый, кто вступает в его рабочий кабинет, становится маленьким, смущенным и неуверенным; со мной дела тоже обстоят так. Я ведь тоже только маленькое колесо в механизме этой никогда не отдыхающей головы.

Длинный выложенный линолеумом коридор, на обеих сторонах двери с маленькими табличками: касса, бухгалтерия, канцелярия, регистратура, правовой отдел, калькуляция, отдел Европы, отделы Азии, Германии, Англии, Франции, Америки. Винтовая лестница, тяжелая дверь, грохот и тяжелый стук встречают там человека. Залы, полные занятых людей, они подтаскивают формы, копаются в машинах. Огромные жерла раскрывают свои пасти, раскаленная, белая отливка медленно выходит оттуда. В зале становится светло как днем.

Снаружи далекая, совершенно ровная песчаная площадь, в центре ее лежит завод как огромное огнедышащее чудовище. Небо красное.

Чугунные ворота раскрываются. Я уезжаю на своей машине.

Маленькие, низкие каменные дома, между ними многоэтажные; газовые фонари, освещенные магазины, темные фигуры людей, вдали дымящие фабричные трубы. Появляется зал «Николаевского вокзала», перед ним лежит гордость столицы – «Невский проспект». Огромные сдвоенные дуговые лампы, яркий свет, тяжелые, шикарные ряды домов. Трамвайные вагоны, неистовые автотакси, между ними дрожки, элегантные экипажи с бородатыми кучерами в толстых тулупах. Проносящиеся лошади с длинными, причесанными хвостами блестят своей чистотой. Все расступается и разбегается перед ними.

По правую руку светло освещенные витрины роскошных магазинов, по левую руку темный массив собора «Святой Казанской Божьей матери» с широко разбегающейся колоннадой по обе стороны, перед ним широкая площадь. Снова скользит мимо ряд магазинов, «Большая конюшенная», единственная улица, покрытая асфальтом вместо булыжника, которую из-за этого постоянно приходится чинить в холода, дворцы банков с широкими входами, гранитные здания, охраняемые обшитыми галунами швейцарами, четырехэтажные, шестиэтажные дома.

Внезапно эти пестрые картины остаются позади.

Широкой аркой поднимается колоссальный фасад здания Генерального штаба с его 800 окнами, рядом с ним триумфальных размеров железная упряжка из шести коней со скульптурой бога войны. Посередине площади поднимается гордая Александровская колонна. Тридцать метров высотой и пять метров в диаметре, самый большой монолит современности, отполированный из единственного блока красного финляндского гранита покоится на высоком постаменте. Наверху на бронзовой капители, на шаре, поднимается бронзовый ангел, в левой руке его видимый издали позолоченный крест, а правая рука поднята к небу.

Святейший Синод... Полукилометровый фасад Адмиралтейства окружен рядами колонн, карниз украшают ангелы, которые несут имперское знамя над Невой. Петр Великий принимает из рук Нептуна трезубец. Но над мощными воротами поднимается башня Адмиралтейства с ее тридцатью колоннами и тридцатью статуями, и над ней тонкий, позолоченный шпиль высотой почти сто метров, на который укреплены корона и кораблик в виде флюгера.

Маленькая гора, гранитный блок, на нем бронзовый памятник, больше ничего нет на широкой площади. Только работа тысяч рабов, только воля императрицы Екатерины могли справиться с этим. Петр Великий на вставшем на дыбы коне, кажется, хочет перескочить через Неву. Он, титан, силой взял себе этот маленький клочок земли, и на месте, где когда-то молчаливые финны отправляли свои обветренные рыбачьи баркасы на ловлю рыбы, плотно у края моря, возник всей природе и врагам назло, на миллионах столбов, забитых в бездонные болота, город из гранита – Санкт-Петербург!

Стены набережной Невы и множество каналов сделаны из гранита. Из гранита изготовлены опоры мостов и колонны с бронзовыми царскими орлами, из гранита – Исаакиевский собор, самая монументальная, самая великолепная церковь метрополии из гранита и мрамора, и – казематы Петропавловской крепости.

- Петруша... Любимый... Петруша... проснись, я провожу тебя в кровать, ты устал... проснись...

Шум моря, картины дворцов, море домов, казематы исчезают постепенно как в тумане. Из далекой дали прилетают слова. Я спросонья открываю глаза.

Фаиме согнулась надо мной, моя голова лежит у нее на коленях.

Березовые дрова в камине превратились в маленькую раскаленную кучку. Окна покрыты толстым слоем льда, на который падает лунный свет.

Я – снова только пленник в глубокой Сибири.

Лампада овевает нас священным светом. Где-то трещат деревья дрова в ужасающем холоде. Гляжу на наручные часы, уже поздно.

- Я дала тебе поспать, потому что я очень люблю смотреть как ты спишь... Так же я сидела когда-то, когда ты болел, у твоей кровати, клала твою голову себе на колени и говорила с тобой, час за часом.

С трудом я снимаю одежду. Я абсолютно сонный. Я прислоняю голову к обнаженной руке девочки, целую ее еще раз в рот, в глубокий боковой вырез ее тонкой рубашечки и засыпаю снова.

Я был счастлив только в плену...

Следующим утром в десять часов раздался звонок. Это фельдфебель и бухгалтер, доброволец Ганс Вендт.

Открываем папку с надписью «Еда». На самом верху лежит ежемесячный отчет по всем правилам настоящей бухгалтерии. Ни одной исправленной или стертой буквы.

Громкий стук в дверь прерывает нас. Я открываю, передо мной, в совершенно замерзшей шкуре, стоит деревенский староста из Забытого.

- Братец, мой дорогой, я сейчас же вернусь. Мне только нужно быстро заглянуть к полицейскому капитану и здешнему священнику, и потом я снова тут. Напиши мне несколько строк, капитан непременно хотел бы принять меня... речь все же идет о моей жизни, добавляет он, сияя, – я расскажу тебе чуть позже все подробно, ты удивишься, мой дорогой!

С моим листком в руке он выбегает из дому.

- Идите, пожалуйста, к пекарю Воробью, – говорю я добровольцу, – пусть он прямо сейчас идет сюда вместе с австрийцем Майерхофером. Я должен предоставить ему большой заказ. А Майерхофер пусть принесет мне точные цены на муку, миндаль, сахар и все прочее, что нужно для выпечки рождественского «штоллена» [5] «Штоллен» – традиционный немецкий рождественский пирог – прим. перев. .