Анатолий Воронин - Второй пояс. (Откровения советника)

Егоров пожал мне руку, и, вытащив из коробочки награду, продемонстрировал её присутствующим. В тот момент я наверно светился как пасхальный кулич от удовольствия. А когда орден перекочевал мне в руки, немного растерялся, поскольку не мог сообразить, что надо говорить в таком случае. Награда заморская, и поэтому традиционное — «Служу Советскому Союзу», было как бы ни к селу, ни к городу. Заметив мое смущение, Алексеев разрядил ситуацию по-своему. Он перехватил мою руку с зажатой в ней коробочкой, и, тряся её изо всех сил, сказал:

— Поздравляю, поздравляю! Вот видишь, как бывает в жизни — за операцию по разблокированию постов второго пояса мы тебе почетную грамоту презентовали, а афганцы, глянь-ка — целым орденом наградили. О том, как вас там «духи» хотели в плен захватить, теперь по министерству легенды ходят. Суразоволь так красочно все это расписал на заседании коллегии МВД, что вам обоим впору по «Герою» давать.

— Да ладно уж — грамотой, — вмешался Егоров. — Грамота, конечно, сама собой, но ему обижаться на нас не стоит. Мы кандагарских советников никогда в обиду не давали. В каких условиях им там приходится работать и жить, — не позавидуешь никому. И вообще, еще раз спасибо всем за ту работу, которую вы выполняли на чужбине все эти два года. Нелегкая, но очень почетная и нужная работа. Счастливо долететь всем до дома, и поскорее увидеться с родными и близкими. Удачи всем!

Кадровик рявкнул — «Товарищи офицеры», и «генералитет» покинул помещение.

Дембеля и примкнувшие к ним товарищи еще с минуту оставались в комнате, обсуждая план дальнейших мероприятий, прикидывая, на сколько каждый должен сегодня «выставиться» обмывая полученные награды. Ясно было одно, что предстоящий день и вечер для нас будут весьма насыщенными разными событиями.

Уже выходя из помещения, я столкнулся нос к носу с Алексеевым. Он давал ценные указания Валере Виноградову, — начальнику оперативного отдела Представительства. Завидев меня, генерал в очередной раз расплылся в улыбке.

— Вот, понимаешь ли, еще один орденоносец.

Виноградов окинул меня с головы до ног, словно видел впервые, и, пожав плечами, произнес:

— Не понял, а где?

Я сначала не сообразил, о чем это он ведет речь, и протянул, было коробочку с наградой, на что Валера демонстративно возмутился:

— Ну, ни фига себе, ему целый орден дали, а он и не знает, что его обмывать положено. Не-е, придется тебя еще на один срок оставить здесь. Глядишь, со временем будешь немного сообразительней.

Пока я соображал, как отреагировать на Валерину шутку, Алексеев ухватив обоих за локотки, потащил в свой кабинет.

— Поскольку я твой старый должник, позволь внести свой посильный вклад в это дело. — Генерал достал из стола бутылку коньяка и разлил его по «кам-кам» (чуть-чуть) в тонкостенные стаканы, что стояли вместе с графином на небольшом столике в углу кабинета. — Да-а уж, вашу баню с бассейном я никогда не забуду. Замечательная баня. Она еще функционирует?

— А что с ней будет-то.

— Ну, кто знает. А вдруг «духи» позарились на неё, да и развалили своими эрэсами, и вам уже в арыке приходится купаться, — не унимался генерал.

— Да не-е, цела наша баня… Конечно, мне то уж точно не придется в ней купаться больше, да и мужикам видно очень скоро оттуда придется съезжать. Поди, последние разы её будут раскочегаривать. Кстати, а что у вас слышно насчет вывода советников из Кандагара?

— Ну, думаю, что с месяц-то им еще придется там побыть. Но однозначно, до августа в Кандагаре не останется ни одного советского военнослужащего. За что пьем-то, герой, за орден или так?

— За орден, за орден, — поддакнул Валера. — Только в коньяк его не макай, а то, пожалуй, эмаль вся слезет. Тут недавно один «деятель» тоже обмывал свою награду. Сунул её по незнанию в неразведенный спирт, теперь будет дома щеголять непонятно чем. Так что, орден — орденом, а коньяк — коньяком. За награду, стало быть!

— И за благополучное возвращение домой, — добавил генерал.

Выпив «по единой», я решил, что не стоит злоупотреблять доверием Алексеева, и, извинившись, быстренько ретировался из его кабинета. Генералы с полковниками сами по себе, а мы — капитаны да майоры, уж как-нибудь сами по себе.

Не буду описывать всего того, что происходило в тот вечер в «Беркуте», но повеселились мы изрядно. В оконцовке «мероприятий» местные мужики организовали для «дембелей» баньку, с тем, чтобы те смогли смыть с себя пыль и пот Афгана.

Только к десяти часам утра, изрядно выспавшись, но до конца так и не протрезвев, мы были в состоянии выехать всей толпой в центр города, с тем, чтобы напоследок полазить по кабульским дуканам и просадить остатки «афошек», которые нам в Союзе будут совершенно ни к чему. В гостиницу возвращались после обеда, волоча с собой коробки с чайными и кофейными сервизами, со встроенными музыкальными шкатулками и экзотическими названиями — «Седой граф» и «Молодой граф».

Последний вечер и едва ли не половину ночи просидели на балконе, и точно так же, как и в самый первый день своего пребывания на чужой земле, бурно обсуждали смешные и грустные истории, произошедшие с нами и нашими друзьями за два долгих года. Вот только слушателей из числа «салаг», среди нас на этот раз уже не оказалось. Некому было передавать свой «доблестный» опыт. В связи с предстоящим выводом советнического аппарата из Афганистана, последние месяцы ротация сотрудников осуществлялась за счет внутреннего перераспределения освобождающихся должностей. Советники, уезжавшие в отпуск, еще продолжали возвращаться из Союза, а вот на места дембелей назначали тех советников, чьи коллективы уже попали под сокращение, в связи с выводом ОКСВА, начавшимся в ряде высокогорных провинций и на востоке Афганистана.

Ночь, на удивление, выдалась тихой и спокойной. Как и в первый раз с улицы доносились гортанные возгласы — «дреш». Где-то вдалеке, прозвучало несколько одиночных выстрелов и все вновь стихло. Ни обстрелов, ни пожаров, словно и не было никакой войны. Идиллия!

Рано утром во двор Представительства въехал «ПАЗик» и мы стали загружать свои вещи. Напоследок окинул взглядом внутренний дворик «Беркута», где старик-афганец усердно подметал и без того чистый асфальт. Посмотрел на цветы, растущие на клумбе посреди двора. Все это я видел в последний раз. Не знаю почему, но мне вдруг стало грустно. Грустно оттого, что в моей жизни завершалась веха жизненного пути, название которой — Афган. Все, что еще вчера было повседневностью бытия, ради которого я суетился, проявляя житейскую изобретательность, незаметно, и без особого шика переходило в разряд отдаленной памяти об этом самом бытии. Прожитые дни, недели, годы, становились историей. Историей, отраженной в сохраненных фотографиях и документах, что я вез с собой домой. Историей, память о которой теперь навсегда останется в потаенных уголках моего сознания. И эту засевшую «занозу» оттуда уже никакими клещами не возможно будет вытащить.