Леонид Владимиров - Россия без прикрас и умолчаний

А потом как-то незаметно подкрался страх. Сталин начал планомерно уничтожать «стариков», помешанных на идее революционного равенства. Страшно разросшийся полицейский аппарат требовал все новых жертв, иначе он не мог оправдать собственное существование. Возникла эпидемия доносительства – сын клеветал на отца, брат на брата. К середине тридцатых годов сложилась двадцатимиллионная лагерная империя, государство в государстве. Людей начали расстреливать прямо в тюрьмах, для чего оборудовали подвалы по специальному образцу (в следующей главе я приведу одно интересное свидетельство об этой «технике»).

В такой обстановке что оставалось рабочим? Они боялись раскрыть рот, чтобы возразить против любого произвола: ярлык «враг народа» был всегда наготове. Они боялись работать с прохладцей, не выказывая усердия, – это могло быть расценено как саботаж. Они боялись не кричать «ура» в нужные моменты – за молчание тоже упекли в лагеря и расстреляли немало тысяч человек.

И промышленность работала. Ее руководителям тогда было очень страшно жить на свете – в любую секунду могли арестовать невесть за что, – но управлять предприятиями было относительно легко. Не надо было решать никаких экономических проблем, вся работа заключалась во внеэкономическом принуждении.

Сегодня, через 50 лет после революции, энтузиазм испарился без остатка, а страх основательно пошатнулся. В газетные призывы и радужные картины не верит никто, агентов секретной полиции боятся все меньше, а ненавидят все больше. Решающим стал один фактор – экономический.

Я говорю «решающим», но это не значит «единственным». Нельзя сбрасывать со счетов и другие. Прежде всего существует инерция, вращение такого исполинского маховика как Россия. Будучи предоставлен сам себе, без активного революционного вмешательства, этот раскрученный Сталиным маховик способен вращаться еще неопределенно долго. А чтобы революционного вмешательства не произошло – об этом заботится по-прежнему мощная секретная полиция. Ее главный рычаг – страх и взаимное недоверие – тоже пока действует.

Но, повторяю, эффективность работы в промышленности, несмотря на технический прогресс, не увеличивается. И внимание высших лидеров в связи с этим приковано теперь к экономике. Они больше не произносят пустых фраз о социалистическом соревновании или о приходе коммунизма на следующей неделе, как любил делать еще Хрущев. Они пытаются улучшить дело в промышленности экономическими мерами.

Экономическую реформу производства, объявленную на Пленуме ЦК осенью 1965 года и «утвержденную» весной следующего года XXIII съездом партии, возглавляют уже упомянутые мною Косыгин и Байбаков. Суть их намерений довольно проста: они хотят, чтобы как можно больше участников производства, вплоть до рабочих, было заинтересовано в доходной, рентабельной, а, значит, и производительной работе предприятий. При этом используются идеи, развитые три года назад в газетных и журнальных статьях харьковским профессором экономики Е.Либерманом.

По Либерману (или по решениям XXIII съезда КПСС, как хотите), предприятия должны теперь платить за предоставлявшиеся до сих пор бесплатно основные фонды – здания, сооружения, оборудование. Они должны также заботиться о сбыте своей продукции, для чего поощряется заключение прямых договоров с покупателями. Директорам предоставляется право самим определять численность рабочей силы и технического персонала, меняя эту численность в соответствии с потребностями производства. И если в результате хорошей работы завод получит прибыль, то часть этой прибыли можно разделить между руководителями, рабочими и служащими в виде премий или доплат. Наконец, директорам заводов предоставлено ограниченное право изменять систему оплаты труда, то есть в некоторых случаях отменять сдельщину.

Выглядит реалистично, не так ли? Теперь послушайте мой разговор с инженером-экономистом, которому поручено готовить перевод завода «Москвич» на новую экономическую систему.

— Александр, расскажите, пожалуйста, чего вы ждете от новой экономической системы.

— Что ж, я думаю, нашему заводу станет полегче. Особенно, если разрешат отменить сдельную оплату, выгнать тысячу-другую «лишних ртов» и поощрять как следует действительно важных и хороших работников. Я эти предложения уже написал, директор утвердил, но вот дадут ли разрешение – это вопрос.

— Почему вопрос?

— А потому, что экономическая реформа уже прошла на нескольких сотнях заводов, и есть печальный опыт. Понимаете какая штука: все предприятия начали с того, что сократили штаты. Ведь по новой системе общий фонд зарплаты по-прежнему не разрешается перерасходовать, даже если это сулит выгоды в ближайшем будущем. И директора обрадовались возможности разделить пирог между меньшим количеством едоков.

— Что же произошло?

— Известно что. Безработица. Пятьдесят лет не было, а теперь – здравствуйте! И говорить о ней вслух нельзя, и биржу труда не открывают, и пособий не платят. Наши кадровики прямо желтые ходят: не научились еще отказывать в приеме на работу с холодным сердцем. А тут мы собираемся еще своих увольнять. Я уж стал ходить по заводу с опаской: пронюхают, что это мой проект насчет увольнения, – того гляди, линчуют.

— И как по-вашему, большая сегодня безработица?

— Точно ничего не знаю, цифры эти секретные, а, может быть, и нет цифр вообще – кто их учитывает, коли нет официальной регистрации. Но не так давно слушал я доклад Председателя комитета по профессионально-техническому образованию Булгакова – знаете, это комитет, который ведает подготовкой рабочих в ремесленных училищах – из мальчишек и девчонок. Булгаков явно был в панике от того, что скоро некуда будет девать его выпускников. И он давал кое-какие цифры. В целом-то по стране он, понятно, ничего не сказал, но для примера привел Молдавию. Там, оказывается, из четырех миллионов трудоспособного населения около миллиона не имеют работы. Объяснение дал такое: Молдавия слабо развита в промышленном отношении, а молодежь, оканчивающая средние школы, не хочет уезжать с насиженных мест. Можно идти работать в колхозы, можно ехать в Сибирь – так он сказал. Но не идут и не едут, отсюда высокая безработица.

— А что в Сибири?

— Там, говорят, пока недостаток в рабочей силе. Очень велика текучесть. Приедут, поработают чуть-чуть – и обратно в теплые края.

— Что нее они – морозов пугаются?

— И морозов, конечно. А только я так думаю: мороз не страшен в теплом доме и при сытной еде. Люди бегут из Сибири потому, что и с домами там плохо и еда слабовата. Но, может быть, голод в конце концов погонит безработных в Сибирь – тогда, значит, реформа своего достигнет.