Сергей Есин - Дневник, 2006 год

30 ноября, четверг. Вчера вечером очень продвинул роман, написав еще одну сцену, связанную с историей Кузмина. Кто бы мог подумать, что я окажусь почти специалистом по Пастрнаку, и почти специалистом по Кузмину. Кстати, по мере знакомства с его творчеством, начиню понимать какая крупная и новаторская это фигура.

Точек соприкосновение с «новой жизнью» у меня все меньше и меньше. Я уже писал, что вдруг столкнулся с открыто иным взглядом на жизнь в Ленинграде на книжном салоне. Сидя за обеденным столом с директорами крупнейших в стране книжных магазинов и слушая их разговоры, понял, что это — другая порода людей. Я испытывал даже некоторое смущение при непривычной еде, для них привычной и обыденной. А потом, говоря им о насущных проблемах жизни писателей, вновь оглядел лица этих неплохих, умеющих работать людей, их уверенные фигуры и окончательно осознал: сам я живу в мире других измерений, они иначе на все смотрят и совсем не так оценивают — и обстоятельства, и людей. Так вот, это задевшее меня противоречие сегодня получило свое продолжение.

Моя старая ученица Марина Шаповалова, доставшаяся мне от внезапно умершего Славы Шугаева, она тогда, кажется, жила в Днепропетровске, а теперь стала уверенной в себе москвичкой, пригласила меня выступить в школе, где учится ее сын. Школа буквально в двух шагах от моего дома. Отказать было невозможно Сама Марина, прелестная молодая женщина, заканчивая институт — второе образование — написала помнится повесть, о трудной, послевоенной провинциальной жизни интеллигентной трудовой еврейской семьи.

Мой репертуар наработан — рассказ в виде свободной беседы о жизни и литературе.

Все прошло нормально. Ребята пытливые, непростые, девочек уже более интересуют другие вопросы, а не литература, они торопятся взрослеть. Дом на улице Панферова я тоже, оказывается, знал. Помню, что здесь был детский сад, потом его нарастили еще двумя этажами и превратили в элитную частную школу с американским уклоном и усиленной языковой подготовкой. Хорошо это или плохо для ребят, отделенных от своих сверстников из других слоев общества, не знаю. Как школа организовывалась, как приватизировали или выкупали детский сад, мне в общих чертах ясно; кто спонсировал и кто помогал, тоже в общих чертах понятно. Здесь даже, кажется, празднуют День Благодарения. Для меня это первое знакомство с подобным учреждением. Это все равно, как оказаться где-нибудь в новой Англии. Школу, естественно, охраняют. Когда мы проходили вахту, я спросил у Марины, сколько это удовольствие стоит — 800 долларов в месяц. Каждый мальчик и девочка уход из школы и приход в школу отмечает на электронном табеле. Как я понимаю, это и дисциплина, и безопасность. Марина ежедневно утром — сама за рулем — возит своего сына с Остоженки к нам на Ленинский. Ежедневно же, в пять вечера мальчика забирают домой. Детство ли это или нет, не знаю. Я на подобной пересылке не был. Возможно, занятые родители просто ссылают детей на целый день, чтобы развязать себе руки. Многих возят не родители, а шофера. Здесь полупансион: кормят днем и, наверное, полдник, но — восемь уроков, до пяти вечера. Как бы мне хотелось посмотреть на кого-нибудь из этих ребят в будущем. Что же вырастет из этих отделенных от жизни детей? Получатся ли из них граждане, которыми станет гордиться Россия?

Когда я зашел к ним в библиотеку, то поразился ее скудности: все функционально: учебники, пособия, литература только по программе. А ведь я любил в школьной библиотеке вытащить что-нибудь неожиданное и желательно взрослое. Впрочем, в беседе, которая состоялась в зале, дети мне понравились.

1 декабря, пятница. В Москве плюс четыре, плюс шесть. Такая же температура и в Обнинске. Я твердо решил, что по возможности буду придерживаться тех академических норм присутствия на работе, против которых боролся и которые так и не изменил. И слава Богу. Впрочем, до рекордов, поставленных другими заведующими кафедр, я так и не поднялся: и в понедельник был на работе, и во вторник был и провел два семинара. Но самое главное даже не посещение, а то что я так и не могу сломать себя и постоянно думаю об институте. Вот и сейчас обдумываю новую статью в книгу — о характере отбора абитуриентов на этапе присылки конкурсных работ.

Утром все же дозвонился до Олма-Пресс, где лежат дневники, Людмилы Павловны Буряковой на месте не было, но Лина мне все разъяснила, хотя, думаю, многое осталось и за бортом ее наблюдений. Вкратце: книга почти не идет; по крайней мере, в их отделе, где выходило до 15 книг в месяц, в ноябре не вышло ни одной. Все проекты закрыты, самотек и рукописи со стороны не принимают, моя книга держится только потому, что ее финансирует правительство Москвы. Для себя я сделал вывод: свои дела вести не умею и никогда не научусь. Но, тем не менее, новый роман до журнала все же начну показывать издательствам сам.

Все эти размышления возникали у меня до того, как я уехал на дачу в Обнинск, где не был уже две недели. К счастью, со мною поехал и С.П у которого вроде бы с работой стало получше: хотя зарплата стала поменьше, но появились свободные дни. По дороге получили все удовольствия. Во-первых, заезжали в «Перекресток», где я хорошенько отоварился — в основном овощами и фруктами, которые не очень люблю покупать на рынке. Потом в любимом магазине в Вороново, где прикупили не съедобных товаров: разные полочки и, главное, малярный скотч для заклейки окон. В Обнинске я в основном пользуюсь электричеством, тепло надо хранить и посмотрим, во сколько мне это все обойдется; одна лишь заправка по дороге бензином — 700 рублей.

2 декабря, суббота . Витя приехал из Москвы только во втором часу дня. Накануне мне звонил Вл. Ефимович и как бы просил совета: Витя подает-де заявление об уходе из института. Ну что здесь поделаешь? Витя человек довольно скрытный и решительный, с одной стороны; а с другой, я уже давно наблюдаю, как плотно Витю эксплуатируют. За 12 тысяч он, как Золушка у мачехи, делает в институте все. На таких бедолагах, как он, и экономят: Витя и грузит, и что-то делает на крыше, и чистит канализацию, и ставит батареи. Я предполагаю, уход Вити объясняется и тем, что постепенно разрушился тот автономный рабочий коллектив, в котором психологически всем было достаточно комфортно. Сначала убрали Толика, который был неплохим завхозом, потому что умел не только командовать, но и сам готов был сделать необходимое. Потом ушел Володя Рыжков, парень с недостатками, но и с золотыми руками и, когда надо, с чувством ответственности. Отпустили, так же недоплачивая, Славу Фадеева, замечательного маляра, плиточника, штукатура, за небольшие деньги он отремонтировал почти весь институт. Не взяли обратно разгильдяя Сережу Гриднева, и это тоже ребята восприняли не положительно. Проще брать грузин и киргизов со стороны и неведомо как им платить. Я все-таки знаю, что такое рабочий коллектив, и как он нуждается в некотором патернализме. Но хватит об этом, хотя и есть, что сказать…