Евгения Мельник - ЕВГЕНИЯ МЕЛЬНИК

С трудом удалось мне оторваться от волн и вылезть на берег. Минут пять лежал без движения, пока отдышался. Море отнесло меня в сторону от немецких позиций. Я поднялся и побрел вдоль берега по направлению к Севастополю. Вскоре наткнулся на полевой госпиталь армейской части. Мне предложили лечь на операционный стол, но я не захотел, пошел на батарею. Там мне забинтовали голову и отправили в город, в госпиталь, находившийся в 25-й школе. Ровно через два часа после того, как я туда попал, мне вдруг приказывают эвакуироваться на Кавказ. Я страшно разволновался: как же так? Ведь часть моя остается здесь! Я наотрез отказался эвакуироваться и просил сообщить обо мне на батарею. Просьбу мою удовлетворили, вскоре по ходатайству командира 30-й батареи меня взяли к нему, где я снова стал старшиной группы дальномерщиков…

Заканчивая рассказ, Печкуров так разволновался, будто его, уже здорового, могут оторвать от своей части и отправить на Кавказ. Все раненые, которых я знала, больше всего боялись потери связи со своей частью и отправки в тыл. Никто не хотел оставлять Севастополь.

В дни второго штурма и обстрела 30-й батареи дальнобойной немецкой артиллерией в амбразуру одной из башен попал восьмидюймовый немецкий снаряд. Он невзорвался, но застрял в амбразуре и силой удара перекосил башню так, что она потеряла способность поворачиваться.

Вызванный на 30-ю батарею Евгений Красников вырезал автогеном этот снаряд из башни за одну ночь. Он работал лежа на спине, на лицо и на грудь ему беспрерывно лилось горячее масло.

Сейчас батарея стреляла редко, так как позиции немцев чересчур приблизились, а от корректировщиков, находившихся в тылу врага, донесений было мало.

Однако, как рассказывали при допросах пленные немцы, 30-я батарея одним своим именем вызывала у них панику, и рождала недоуменный вопрос: сколько же у русских тридцатых батарей? Ведь в гитлеровских сводках не один раз сообщалось, что 30-я батарея уничтожена…

Иногда к Наташе заезжал товарищ ее мужа старший лейтенант Василий Окунев. Он был командиром корректировочной группы выносного пункта 30-й батареи, и, так как батарея находилась на передовой, ему приходилось корректировать огонь, находясь под самым носом у противника или даже в его тылу. Бывали случаи, когда Окунев попадал в окружение и вызывал огонь на себя. Несколько раз он пропадал без вести, и все считали его погибшим, но каждый раз Василий являлся целым и невредимым. Переживания не шли ему во вред: он оставался румяным, никогда не бывал взволнованным или расстроенным. Все восхищались его невозмутимым спокойствием и удачливостью. «Знаете, Окунев опять пропал и, кажется, на этот раз погиб». Такие слова наполняли сердце печалью. Но вскоре приходила радостная весть: «Окунев пришел!»

К нам в городок привезли жен командиров с 30-й батареи, которых вскоре отправили на Кавказ. Они рассказывали, как немцы прорвались к батарее, как автоматчики подожгли ее городок. Спасая женщин, капитан Александер приказал забрать их под массив батареи.

Часть личного состава заняла круговую оборону в заранее подготовленных окопах. Подходы к батарее были минированы. Но все же на ее территорию просочились вражеские пехотинцы. Они лезли вперед, пьяные, остервенелые. Их в упор расстреливали из пулеметов, автоматов, забрасывали гранатами, за пол-часа убили около четырехсот.

Женщинам пришлось немало пережить. Они понимали, что если немцам удастся ворваться на территорию батареи, то это будет смертным приговором для всех, кто находится под ее массивом. В любую минуту капитан Александер может отдать приказ взорвать батарею. Легче все же умирать на вольном воздухе, чем ждать глубоко под землей, когда тебе на голову обрушатся тонны земли и бетона и погребут заживо.

Момент был острый, вражеские автоматчики уже проникли и на Братское кладбище возле Северной бухты, где похоронены жертвы первой обороны Севастополя, и в Сухарную балку. 30-я батарея оказалась полностью окруженной. Но не пришлось еще взрываться капитану Александеру!

К Сухарной балке подошли военные корабли, прибывшие из Новороссийска. На борту их находилась бригада морской пехоты под командованием в то время майора, а впоследствии полковника Алексея Степановича Потапова. Бригада состояла из учащихся военно-морских училищ, моряков Черноморского экипажа и частично армейцев. Хорошо обученная майором Потаповым, защищавшим Одессу и имевшим боевой опыт, бригада была оснащена первоклассным оружием.

Майор Потапов сходу бросил свои батальоны в бой. Пошли в наступление и другие войсковые части, защищавшие Севастополь.

Быстро были очищены от вражеских автоматчиков Сухарная балка и Братское кладбище. Батальоны двигались дальше, а спасенная ими 30-я батарея поддерживала их огнем своих орудий.

Немецкое наступление было остановлено. Гитлеровцев отогнали на их исходные позиции.

2 января на рассвете мы проснулись от сильнейшей артиллерийской канонады. Я быстро оделась, выскочила на крыльцо и застыла в восхищении. Стреляли все батареи Севастополя, всюду небо полыхало беспрерывными вспышками. Могучий грохот потрясал землю и небо. Война отвратительна. Но когда знаешь, что громят врага, вторгшегося в твою страну, врага-насильника и зверя, когда война с твоей стороны справедлива, то в ее грозных картинах есть нечто величественное. Меня охватило чувство гордости. Жарко было, я думаю, фашистам от нашего огня! Пришлось им и на этот раз распрощаться с мечтой о взятии Севастополя.

После отражения второго штурма, постепенно начали возвращаться оставшиеся в живых наши командиры и краснофлотцы, командование решило восстанавливать вышедшие из строя орудия. Вернулись Рязаев, Коротков, Труфанов, братья Ротенберги и другие. Наконец, 8 января приехал и Борис. На нем была грязная стеганка, у шеи выглядывал уголок тельняшки — «морскои души», на которой едва можно было различить белые и синие полоски. На голове каска, за плечами вещевои мешок, в руках автомат, лицо почернело. Я бросилась к нему. Борис сжал меня в своих сильных объятиях.

— Смотри, я запачкаю тебя, ведь я такой грязный.

— Пустяки, мы тебя сейчас выкупаем и будешь опять чистый. Идем скорей, дома ждут тебя!

Через час мой Борис, переодетый и чистый, сидел за столом. На столе стояла закуска, дымился обед и звенели бокалы все с тем же шампанским. Мы сияли от счастья и радости. Но что-то странное замечалось в Борисе, он был молчалив и замкнут, ни о чем не рассказывал. Я поняла, что сейчас не нужно ни о чем., расспрашивать, пусть сгладится острота переживаний.

— Ты знаешь, какие слухи были о тебе? — и я рассказала, что моей матери несколько раз говорили, будто Мельник тяжело ранен или погиб.