Сергей Фирсов - Николай II

— Эпидемия убийств высших сановников зависела у нас от недостатка полиции. Теперь состав полиции будет увеличен. Покойный Сипягин был последним. Больше в России не случится ни одного политического убийства».

Дорошевич откровенно насмехался над заявлением Плеве, посрамленным временем. «Я знаю день, — якобы меланхолически говорил Плеве, — в который меня убьют. Это будет в один из четвергов. В четверг я выезжаю для доклада». Таким образом, убийца ошибиться не мог.

В роковой день 15 июля 1904 года В. К. Плеве ехал на доклад к императору (в Петергоф). Когда его экипаж приблизился к углу Измайловского проспекта и Обводного канала, с тротуара к карете подбежал молодой человек и бросил под карету бомбу. В. К. Плеве умер мгновенно. Убийцей оказался бывший студент Московского университета, родившийся в семье купца-старовера 25-летний Егор Сергеевич Сазонов. Смерть министра внутренних дел произвела сильное впечатление на Николая II.

«В лице доброго Плеве я потерял друга и незаменимого министра вн[утренних] д[ел]. Строго Господь посещает нас Своим гневом. В такое короткое время потерять двух столь преданных и полезных слуг!

На то Его святая воля!»

Действительно, за два месяца были убиты два близких царю по духу сановника: за полтора месяца до смерти Плеве жертвой террора стал финляндский генерал-губернатор генерал Н. И. Бобриков, проводивший жесткую русификацию Великого княжества. Его убил сын финляндского сенатора Евгений Шауман. Месяц спустя, за полторы недели до смерти Плеве, в Баку был убит вице-губернатор Андреев.

Но повторимся, рост террористических актов не вызывал у оппозиционной режиму либеральной общественности никакого возмущения. П. Н. Милюков вспоминал, как в 52-м номере оппозиционного журнала «Освобождение», увидевшего свет 1 августа 1904 года, в собственной статье, посланной в редакцию еще до убийства министра внутренних дел, он прочел, что «Плеве, несомненно, дискредитирован в глазах всей России, и его падение есть только вопрос времени». Левый (в то время) публицист П. Б. Струве в редакционной статье этого же издания выражался даже более откровенно: «С первых же шагов преемника убитого Сипягина, назначенного на его место два года тому назад, вероятность убийства Плеве была так велика, что люди, понимающие политическое положение и политическую атмосферу России, говорили: „Жизнь министра внутренних дел застрахована лишь в меру технических трудностей его умерщвления…“ » (курсив мой. — С. Ф. ). Милюков писал также о всеобщей радости в среде его единомышленников по поводу убийства Плеве.

Разумеется, не испытывал угрызений совести за совершенное преступление и убийца министра — Сазонов, приговоренный к бессрочным каторжным работам. Выступая в суде, он заявил, что убил Плеве по причине творимых им насилий. Ответные насилия революционеров, по его словам, «происходят потому, что рабочие и крестьяне преследуются, а эксплуататоры находятся под защитой закона» [66] См.: Убийство 3-х министров. [СПб.], 1906. . Традиционный набор наивных фраз, не более… «Русский университет», где революционеры учились уходить от преследования, переодеваться, с каждым годом готовил все новые и новые кадры. Как писал прошедший ГУЛАГ писатель В. Т. Шаламов, «кончивший полный курс попадал на виселицу». Так время делало искренних людей «выше ростом».

«Рубеж века, — писал Шаламов, — был расцветом столетия, когда русская литература, философия, наука, мораль русского общества были подняты на высоту небывалую. Все, что накопил великий XIX век нравственно важного, сильного, — все было превращено в живое дело, в живой пример и брошено в последний бой против самодержавия. Жертвенность, самоотречение до безымянности — сколько террористов погибло, и никто не узнал их имена. Жертвенность столетия, нашедшего в сочетании слова и дела высшую свободу, высшую силу. Начинали с „не убий“, с „Бог есть любовь“, с вегетарианства, со служения ближнему. Нравственные требования и самоотверженность были столь велики, что лучшие из лучших, разочаровавшись в непротивлении, переходили от „не убий“ к „актам“, брались за револьверы, за бомбы, за динамит. Для разочарования в бомбах у них не было времени — все террористы умирали молодыми». Но дело было в том, что их жертвенность вела только к пролитию еще большей крови, насилием оправдывая насилие. По старинной русской пословице, клин вышибали клином.

«Система произвола, доведенная до крайних пределов, получила свое возмездие, — вспоминал убийство Плеве И. И. Петрункевич. — Правительство очутилось в тупике, так как в его среде не находилось ни одного смельчака, ни одного готового диктатора, чтобы продолжать политику Плеве и его предшественников. Но никто, даже Витте, считавший себя единственным проницательным государственным человеком, не подозревал, что приближается революция и что исторический ход России сворачивает со старого на новый путь».

«Всему свое время, и время всякой вещи под небом. Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное. Время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру» (Екк. 3; 1–8). Так говорил высокомудрый Соломон, сын Давида, Иерусалимского царя. Эти простые слова вновь и вновь заставляют задумываться о времени — самом сложном вопросе, с которым сталкивается человек в своей жизни, проходя земной путь: от юности к старости и не имея возможности исправить совершенные в течение лет ошибки. Воистину, «всему свое время», тем более что все имеет свое начало и свой конец: «все произошло из праха, и все возвратится в прах» (Екк. 3; 20). Философская отрешенность древнего мудреца может напугать, ибо не каждый в состоянии принять банальную истину, что все — суета. И все же подобное понимание в основе своей — глубоко оптимистично, так как Екклесиаст имеет веру, дающую ему силы. Вера эта может преображать человека и преодолевать «томление духа». Она помогает преодолевать неприятности и искать ответ на вопрос «что делать?».

В начале XX века Россия стояла перед проблемой, от решения которой зависело ее будущее: что делать — «сберегать» или «бросать», «убивать» или «врачевать», «раздирать» или «сшивать»? Ясно было, что в неизменном виде страна существовать больше не сможет. Но могла ли в таком случае идти речь о «врачевании»? Вопрос оставался без ответа. Конечно, государство — это не механическое собрание народов и территорий. Прежде всего, государство — это историческое образование, сложившееся в результате взаимодействия различных социально-политических и религиозно-этических факторов. Идеального государства никогда не было и, очевидно, не будет.