Сергей Фирсов - Николай II

— Хорошо, — говорил „Мефистофель“, — дайте мне подумать. Есть два человека, которые принадлежат к школе Вашего августейшего отца. Это Плеве и Сипягин. Никого другого я не знаю.

— На ком же из двух остановиться?

— Это безразлично. Оба одинаковы, Ваше Величество. Плеве — мерзавец, Сипягин — дурак.

Николай II нахмурился.

— Не понимаю вас, Константин Петрович, я не шучу.

— Я тоже, Ваше Величество. Я сознаю, что продление существующего строя зависит от возможности поддерживать страну в замороженном состоянии. Малейшее теплое дуновение весны, и все рухнет. Задача эта может быть выполнена только людьми такого калибра, как Плеве и Сипягин».

А вот какую характеристику В. К. Плеве и Д. С. Сипягина дает в своих воспоминаниях и граф С. Ю. Витте, который говорил с царем об этих сановниках. Назвав Плеве человеком умным и культурным, Витте заклеймил его как человека негосударственного ума, менявшего убеждения из-за политических выгод. По этой якобы причине его и презирал К. П. Победоносцев — человек идейный. Сипягин характеризовался Витте как безусловно честный и порядочный человек, с твердым характером, «но не орел». В целом оценка Витте и Победоносцева совпадала.

Как бы то ни было, вначале был назначен «дурак», а после его гибели — «подлец». Сипягин возглавил МВД в октябре 1899 года, а утвержден в должности был 26 февраля 1900-го. Его деятельность протекала в условиях подъема рабочего движения и популяризации социалистических идей. Для борьбы с ними министр считал необходимым создать в рабочей среде устойчивые и консервативные элементы — как опору существовавшего общественного строя, улучшить материальное положение рабочих, что будет способствовать формированию в этом сословии мелких собственников. При этом он был противником все более разраставшейся «зубатовщины», то есть насаждения в рабочей среде «полицейского социализма». Начальник Московского охранного отделения СВ. Зубатов — идеолог движения, призванного, как он считал, «оттянуть» рабочих от политической деятельности, в мае 1901 года основал в Первопрестольной «Общество взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве». Уже весной 1902 года деятельность Зубатова вышла из-под контроля МВД, Сипягин сумел лишь «локализовать» ее в Москве. Однако то, что подобные организации создавались, свидетельствовало об осознании исключительно сложного внутреннего положения страны.

Д. С. Сипягин был убит как раз в то время, когда на юге империи (в Харьковской и Полтавской губерниях) развивалось крестьянское восстание. Движение поражало своей массовостью. Число участвовавших в разгромах экономий и помещичьих усадеб достигало пяти тысяч человек. Как и в случае с Боголеповым, покушение на жизнь министра внутренних дел было совершено в присутственном месте, в Государственном совете, располагавшемся в Мариинском дворце столицы. 2 апреля 1902 года, в начале второго, когда Сипягин вошел в вестибюль, к нему подошел юноша в форме адъютанта и подал пакет. Воспользовавшись минутой, террорист произвел несколько выстрелов в свою жертву. Убийца даже не пытался бежать и прибывшим на место чинам судебной палаты заявил, что преступление его вынудили совершить распоряжения и насилия министра внутренних дел.

21-летний террорист оказался потомственным дворянином Степаном Валериановичем Балмашевым. Как и Карпович, он был студентом, отчисленным из Киевского университета Святого Владимира. Помогать следствию Балмашев не желал и 26 апреля 1902 года (в день своего ангела, когда Церковь празднует память святого Стефана, епископа Пермского) был приговорен к смертной казни. Выступая на суде, террорист, принадлежавший к Боевой организации партии эсеров, возложил всю вину за произошедшее на правительство, «которому суд должен указать место рядом с ним на скамье подсудимых, если только перед ним суд правый и справедливый». Доказательством серьезности намерений молодых революционеров-террористов стало и покушение эсера Ф. Качуры на жизнь харьковского губернатора князя И. Оболенского, произошедшее 26 июля 1902 года. Во время «акции» был ранен находившийся рядом полицмейстер Бессонов. Качуру приговорили к смертной казни, но затем заменили ее на бессрочную каторгу. Покушение на Оболенского было ответом властям, пытавшимся подавить в Харьковской губернии крестьянскую смуту.

Так революционный фанатизм завоевывал себе право на жизнь, не требуя снисхождения и презирая полумеры. Для русского правительства, равно как и для венценосца вопрос «Что делать?» в очередной раз встал во всей своей сложности и противоречивости. Решать его предстояло «подлецу» — В. К. Плеве, назначенному министром внутренних дел 4 апреля 1902 года. Новый руководитель МВД был близок царю по духу, придерживаясь принципа: «Крепок в народе престиж царской власти, и есть у государя великая армия». Источник революции Плеве видел в общественных силах, в интеллигенции, полагая, что если в России и будет революция, то — «искусственная», а не «западного» образца, где ее делали народ и армия. Всякая игра в конституцию, по мнению Плеве, должна быть пресечена в корне, реформы же по плечу лишь самодержавию. Проводить реформы он намеревался с помощью вверенного ему МВД. Летом 1905 года, уже после убийства министра, Николай II в разговоре с князем В. Н. Орловым признался, что В. К. Плеве «готовил план реформ для России, и Государственная дума была им предусмотрена». Трудно сказать, какой министр внутренних дел видел Думу, но очевидно одно: он не желал «умаления» самодержавия.

Царь относился к сановнику с большим доверием, внешним проявлением которого стал высочайший манифест 26 февраля 1903 года «О предначертаниях к усовершенствованию государственного порядка», приуроченный ко дню рождения Александра III. Составленный князем В. П. Мещерским и выправленный Николаем II и В. К. Плеве, это был первый документ в ряду государственных актов, последовательно — в течение трех лет — извещавших о политических изменениях, направленных на усовершенствование самодержавного строя. В манифесте предписывалось укреплять «заветы веротерпимости», отраженные в основных законах империи; проводить мероприятия, направленные на улучшение имущественного положения православного сельского духовенства; содействовать укреплению благосостояния поместного дворянства и крестьянства; принять меры к отмене круговой поруки среди крестьян; преобразовать губернское и местное управление и т. п.

Умеренное реформаторство, однако, никак не мешало действиям Плеве по сдерживанию любых оппозиционных движений. Даже эмигрантский историк С. С. Ольденбург, стремившийся показать блеск и силу последнего царствования, вынужден был признать, что политика Плеве была охранением без творчества. Плеве во всем видел прежде всего отрицательную сторону. «Трагедия власти была в том, — писал С. С. Ольденбург, — что зачастую он бывал прав: все эти органы могли быть использованы врагами власти, и, конечно, эти враги не упускали ни одного удобного случая! Всякое движение поэтому требовало двойных усилий; но и отказ от движения приносил власти только мнимое облегчение».