Миньона Яновская - Пастер

С улицы доносился гул толпы. В нем слышались угроза и ярость.

Человек в черной ермолке, сгорбившись, сидел в глубоком кресле и вот уже несколько минут напряженно вслушивался. Все явственней звучали голоса, все более угрожающими становились они. И вот, словно булыжник, разбивший стекло, в кабинет ворвался гневный крик:

— Убийца! Отравитель!

Человек в ермолке вздрогнул, прижал пальцы правой руки к пересохшим губам, потом прикоснулся ладонью к влажному холодному лбу. Затем решительно поднялся и, волоча левую ногу, подошел к окну. Дрожащей рукой он снял ермолку, провел по волосам, раздвинул глухие шторы, на мгновенье зажмурился и широко раскрыл глаза.

Большой двор был пуст и тих. Никого, ни души. Не было толпы, не было криков. Ущербная луна едва освещала небольшое светлое здание в углу двора, у самых ворот на улицу д'Юльм. В одном из окон еле приметно мелькал неспокойный свет ночника.

Человек в ермолке глубоко вздохнул.

«Схожу с ума! — подумал он. — Все это мне почудилось!»

Тяжелой походкой хромого прошел он по кабинету — от окна к двери и обратно. На минуту остановился у зеркала, висевшего на стене. Пристально вгляделся в свое отражение, невесело усмехнулся: не очень-то я похож на «бессмертного»! На него смотрело изможденное лицо старика, болезненно бледное, почти серое, с седыми усами и бородой; только в проницательных глазах не погас еще юношеский блеск. Сейчас выражение глаз было измученным и тревожным.

Он вернулся в свое кресло. И снова погрузился в беспокойные мысли.

Нет, все неспроста — эти крики толпы, этот возглас — убийца! Быть может, и то и другое просто предчувствие?! Как он мог решиться? Как мог? С другой стороны, что же ему оставалось делать: ждать, пока мальчик умрет безо всякой помощи? Ведь он совершенно уверен в своей вакцине, он на себе собирался испытать ее, откуда же эта тревога? Но как можно было решиться ввести ребенку заведомо смертельную дозу бешенства?! Так ведь перед этим ему произвели одиннадцать прививок…

…Десять дней назад, утром шестого июля, в Париже, на еще пустынной улице д'Юльм, появилась странная группа: мужчина, женщина и мальчик. Мужчина тревожно озирался по сторонам, его спутница отчаянно рыдала, а мальчик, весь забинтованный, дрожа, прижимался к матери.

Наконец из дверей небольшого светлого здания вышел привратник и направился к ним. Едва увидев его, женщина взмолилась:

— К Пастеру, проводите нас к Пастеру!..

Так в лаборатории Луи Пастера появились приехавшие из Эльзаса девятилетний Жозеф Мейстер, за два дня до этого искусанный бешеной собакой, его убитая горем мать и хозяин собаки Теодор Вон.

Этому маленькому эльзасцу суждено было увести отсюда частицу немеркнущей славы своего спасителя: отныне всегда и везде, где бы ни говорилось о Пастере, будет упоминаться и имя Жозефа Мейстера — первого человека, спасенного от неминуемой гибели пастеровской прививкой против бешенства.

Мальчик стонал от боли и еле держался на ногах. Четырнадцать укусов, один страшнее другого, нанесла ему бешеная собака. Когда по дороге в школу мальчик подвергся яростному нападению животного, он только и смог закрыть руками лицо. Руки были страшно искусаны, а лицо осталось чистым, нетронутым. Но каким же жалким и страдающим выглядело оно сейчас!

Пастер почувствовал, как затуманиваются слезами его глаза, и, тихонько погладив ребенка по плечу, пробормотал что-то вроде: не бойся, дружок, все будет в порядке…

Прежде всего он устроил мать и сына в одной из комнат лаборатории, велев Жозефу не вставать с кровати. Затем, убедившись, что неожиданные постояльцы будут накормлены и ухожены, ушел к себе. Тут-то и начались его мучительные раздумья. Что делать? Решаться ли на прививку? На лабораторных животных она еще ни разу не давала осечки, методика полностью разработана, дозировка ясна, собаки и кролики тому свидетели!.. Собаки и кролики, но ни одного человеческого существа, которому хоть раз была бы сделана прививка против бешенства!

Было два человека, которые могли разрешить его сомнения: профессор Вюльпиан и доктор Транше. Вюльпиан уже неоднократно рассказывал своим студентам об опытах Пастера и с неизменной доброжелательностью относился к ним, веря в большое будущее пастеровских открытий. Кроме того, Вюльпиан был медиком и человеком крайне осторожным в своих решениях. Что касается Транше, то это был врач-педиатр, который с полным правом мог сказать о себе, что он — один из первых во Франции врачей, изучающий бактериологию. Транше работал в лаборатории Пастера, на его глазах создавалась вакцина против бешенства, он сам наблюдал ее действие на собаках, более того — принимал участие во многих опытах. Кроме того, Транше был умен и рассудителен и очень любил Пастера.

К этим двоим Пастер и обратился за советом. Оба врача осмотрели Жозефа, — четырнадцать гноящихся воспаленных ран! — переглянулись между собой и тоже, как Пастер, успокоили истерзанного ребенка: все, мол, будет в порядке, ложись-ка ты лучше спать…

Когда мальчика увели и мать, обернувшись от двери, бросила на Пастера полный мольбы и надежды взгляд, Вюльпиан сказал:

— Вы не только можете решиться, вы обязаны это сделать. Мальчику даже не прижгли раны раскаленным железом, он все равно погибнет. Медицина не знает ни одного средства для лечения водобоязни и ни одного случая выздоровления заболевшего человека. У несчастного ребенка есть единственный шанс на спасение, этот шанс — ваши прививки. К тому же множество опытов на собаках достаточно убедительно показали безупречность вашего метода. Я не вижу оснований опасаться, что на человеке он даст другие результаты. Вы должны решиться. Я бы на вашем месте не упускал времени и сегодня же сделал первую прививку.

Транше, менее маститый ученый, а потому и менее сдержанный, горячо поддержал коллегу:

— Дорогой Пастер, разве вы не понимаете, что другого выхода у вас нет?! Не вы ли сами говорили, что долг кончается там, где начинается невозможное? Что же мешает вам тут выполнить свой долг? И разве не ваш долг рискнуть ради спасения человека, когда мы все уверены, что риска тут почти нет?! Решайтесь, дорогой учитель!