Михаил Колесников - Дипонегоро

В одном ошибался Сепух: Дандельс не был «бумажным маршалом». Его называли «железным маршалом». Прежде всего Дандельс изорвал в клочья «Хартию для азиатских народов», разогнал все комитеты и потребовал полной отчетности.

— Доктрины свободы и равенства не могут быть применены к цветным, — заявил он. Я отозвал губернатора провинции Северо-Восточного побережья и посадил его в тюрьму за ущерб, нанесенный государству. (Губернатор слыл казнокрадом.)

Когда принц Аном в учтивой форме передал генерал-губернатору о том, что султан Сепух по состоянию здоровья не смог прибыть на церемонию, Дандельс стукнул кулаком по столу:

— Этот старый смутьян еще поплатится за свои фокусы! Он здоров как буйвол. Резидент мне доложил.

Парад состоялся на огромном пустыре, получившем наименование «Поля виселиц». Маршировали стрелки, гренадеры, гарцевали гусары, драгуны, кирасиры, угрожающе щерились жерла пушек и мортир. Престарелый сусухунан Суракарты Паку Бувоно III зябко поводил плечами. Он решил сразу же завоевать расположение «железного маршала» и пожаловался ему на султана Сепуха. Правитель Джо-кьякарты собирает армию, хочет объявить войну Суракарте, а возможно, и европейским властям. Сепух — сын покойного мятежного самозванного султана Суварги. Он ненавидит голландцев.

— Я сам нанесу ему визит! — пообещал Дандельс.

Выступление маршала перед туземными правителями было коротким, но выразительным:

— Хозяин здесь я! За неповиновение — виселица. Вот тут, на «Поле виселиц». Яву я разделил на девять округов. Каждый ландрост подчиняется непосредственно мне. Все туземные царьки отныне будут именоваться репентами. С сего дня все вы становитесь чиновниками голландского правительства. Каждому присваивается воинское звание. Каждому назначается жалованье. Будем готовиться к войне с Англией. Все!..

Ну, а что касается церемониала и этикета, то он значительно упрощается: голландским должностным лицам запрещается оказывать знаки почтения туземным правителям. Головные уборы в их присутствии не снимать. Цветные должны знать свое место. Все яванцы — отныне нидерландские подданные. Налоги с подданных поступают в нидерландское казначейство. Во всех дворцах в обязательном порядке вывесить портреты великого самодержца Наполеона.

В свите сусухунана Онтовирьо увидел давнего друга Киая Моджо. Богослов отпустил бородку, глаза его по-прежнему лукаво щурились.

— Аллах акбар! — приветствовал его принц.

— Аллах алваси… — отозвался богослов. — Вот человек, который из ребенка превратился в мужа. Старый обманщик будда надул тебя: компанию разогнали, а порядки хуже прежних. То-то говорится, что бивень слова невозможно выпрямить. Ушли от тигра, а попали к дракону.

Встреча с Моджо ободрила Онтовирьо, наполнила сердце радостью. Опять они вместе, и сколько нужно сказать друг другу!.. Только не здесь и не сейчас…

Когда над Батавией взвилось трехцветное французское знамя, принц спросил:

— Что означают три цвета этого флага?

— Свобода, Равенство, Братство! — ответил богослов и горько улыбнулся.

…Онтовирьо и Киай Моджо ехали по Батавии. Голландцы построили столицу — «Королеву Востока» — по образцу нидерландских городов, с их тенистыми вязевыми парками, готическими зданиями, широкими каналами. Странно здесь, среди роскошной тропической растительности, выглядели массивные каменные дома с высокими черепичными крышами, окнами с гранеными стеклами и распахивающимися ставнями, с колоннами и галереями. Вонючие каналы прорезали весь город; по ним плыли бамбуковые плоты и лодки, груженные кофе, сахаром, копрой. Плескались в воде белокурые юфроу и мефроу, бесстыдно обнажая ослепительно белое тело. Да и кого им было стесняться? Не этих ли двух коричневых в высоких тюрбанах?

Деревянные здания контор, пахнущие ананасной гнилью склады, церкви, выбеленные известью, магазины, таверны, тюрьмы, шумные пасариканы — рыбные базары… И всюду — солдаты, солдаты… Голландцы, французы. Чиновники в голубых суконных фраках с галунами, офицеры в камзолах, при шпагах, на сильных фламандских лошадях.

Лихие гусары и карабинеры в касках цвета красной синели уже освоились и галантно, но бесцеремонно ухаживают за пышнотелыми мефроу, бросают им в пролетки только что сорванные за оградой полыхающие тюльпаны. Французы чувствуют себя здесь как дома. Они — хозяева положения! Вот бредут, обнявшись, два солдата — низкорослый француз и громадный голландец. Каждый поет что-то на своем языке. Француз выкрикивает давно понятные слова: «Свобода, Равенство, Братство» — и хохочет.

У «Амстердамских ворот» целая шайка проституток — их вывезли из Европы. Они зазывают подгулявших вояк в публичный дом, который разместился неподалеку от городской ратуши.

И с каким презрением посматривает весь этот заморский сброд на принца Онтовирьо и Киая Моджо! В их глазах эти двое — дикари, прирожденные рабы, слуги белого человека.

Во дворце султана Сепуха говорят на трех языках: на кромо — со знатью, с остальными на обыкновенном малайском, со слугами — языком жестов и приказов. «С нами беланда разговаривают языком жестов и приказов…» — подумал Онтовирьо. А вслух сказал:

— Этот город как язва на теле Явы. Почему аллах не обрушит гнев на гнездо наших врагов?

— Там, где аллах бессилен, должны действовать люди, — серьезно сказал Моджо. — Здесь пышно расцвело сказочное дерево зла — закуум, каждый цветок его — голова демона…

Особенно раздражали Онтовирьо трехцветные флаги — символы свободы. Они болтались на ветру, как нахальные языки, дразнили. Оказывается, доктрины свободы и равенства применимы только к белым…

Словно угадывая мысли принца, Моджо сказал: — Вообрази себя на миг могущественным правителем. Тебе все подвластно, ты можешь устроить вселенную в согласии со своими желаниями. Как бы ты поступил?

Кончики губ Онтовирьо тронула насмешливая улыбка.

— Равенство, Братство, Свобода… Эти слова невозможно вытравить из сердца. Я сделал бы их законом своего великого государства. Я призвал бы всех великих и малых и повел на чужеземцев, лживых мачанов. Я сам скакал бы впереди всех и метал копье за копьем. Я накормил бы наш голодный народ, роздал земли, освободил от бремени налогов.

— Но ты ни разу не помянул бога?

— Когда руки не достают до вершины холма, незачем протягивать их до солнца. Будь Моджо чудотворцем, он превратил бы меня в правителя всей Нусалтары, справедливого и милосердного. Я восседал бы на простой циновке, в самой убогой лачуге и ел бы пищу вместе с бедняками. Ибо где богатство, там и лукавство. На знаменах моего государства — слова древнего писателя Тантуллара: «Единство в многообразии». Я не вижу разницы между желтыми, черными, коричневыми и белыми. Я не преследую балийцев за то, что они поклоняются своим богам. Пусть жители Минахасы молятся своему Христу, Правитель великого государства должен быть терпим. Я уподобляюсь мудрому Сулайману, решающему все споры. Но что мне делать с неким человеком по имени Пангеран? Он не хочет равенства и братства со знакомым мне бедняком Мархаэном, у которого от голода умер ребенок. Пангеран привык жить во дворце, и ему нет дела до Мархаэна, работающего на него. Эти двое вносят раздор в мое государство справедливости.