Михаил Колесников - Дипонегоро

Рот Дипонегоро перекосился от гнева. Он схватил священнослужителя за рукав и вытащил из дома:

— Вот, смотри!

По склонам холмов и в долинах желтел созревающий рис. Кое-где уже приступили к уборке урожая. Люди, почувствовав себя хозяевами земли, обрабатывали ее теперь так, как это делалось в далекие благодатные времена: сообща. Крестьяне сходились вместе и всем кампонгом трудились на участке каждого: собирали рис, молотили его прямо ногами на пандановых циновках, провеивали и ссыпали в рогожные мешки. Вместе мылись после работы в реке, вместе совершали молитву, а вечером устраивали «праздник урожая».

— «Земля Свободы» живет и будет жить!

— Но пангераны поодиночке уходят от нас, и даже твой сын… Я видел форты, которые построили голландцы. Их силы умножаются…

— Мы должны разрушать форты. Народ вкусил от плода Свободы, и назад дороги нет…

Юный Сентот на своем коне вихрем ворвался в военный лагерь. Он успел побывать на родине, в Мадиуне.

— Восточная Ява сражается! — крикнул он. — Мадиунцы сильны и непобедимы. Они изгнали голландцев и считают себя округом Государства Свободы, признали власть султана Дипонегоро. Мы должны пробиться к ним и соединиться с ними…

В тот же день Дипонегоро повел народную армию на Пасар-Геде и разбил голландцев. Над Пасар-Геде взвился красно-белый флаг Государства Свободы.

Восемь тысяч яванцев, вооруженных копьями, крисами и ружьями, обрушили свою ярость на стены Пасар-Геде. Даже под Плеретом голландцы не испытывали такого могучего натиска народной армии. Кровь текла ручьями. Это было беспощаднее избиение — и голландцы все до единого полегли на поле боя.

Здесь был ранен генералиссимус Беи. Тяжелые раны получили жена и дочь принца Мангкубуми. Их пришлось отправить в деревню, в глухой горный район.

Дипонегоро вновь оказался хозяином положения. Санг Мерах-Путих по-прежнему развевался над землями Кедири, Рембанга, Мадиуна и другими провинциями. Сын пахлавана Адипати Аном прочно обосновался со своими отрядами в Ченгково на берегу Боговонто и руководил повстанцами Багелена.

Голландцы запросили мира.

— Они хотят выиграть время и закончить постройку фортов в Мингире, Мангиране, Камелоко, Гробьяке, Блиго, Бантуле, Бросоте и Карасане, — сказал Дипонегоро. — И все же… мы никогда не отказывались от мира и готовы выслушать, каким его представляет себе генерал де Кок.

Султан Свободы хорошо знал врагов и не верил им: голландцы по всем дорогам подбрасывали подкрепления.

Встреча делегатов противных сторон была назначена на 23 августа 1827 года в Клатене, на нейтральной территории.

В Клатен повстанческий штаб направил своего дипломата Киая Моджо.

Моджо вновь поверил в мощь народной армии и поклялся отстаивать интересы народа любой ценой.

Де Кок послал в Клатен полковника Клеренса и Виронегоро — представителя сусухунана.

Главный штаб повстанцев привел армию в боевую готовность: от беланда следовало ждать самого неприкрытого вероломства. Киай Моджо в сопровождении небольшого отряда храбро двинулся в дорогу.

Клатен расположен на половине пути между Джокьякартой и Суракартой. Это край табачных плантаций. На выжженной равнине кое-где торчат чахлые пальмы и бананы, конфузливо заявляя, что и здесь тропическая природа. Дожди выпадают редко. Солнце безжалостно печет от восхода до заката.

Обе высокие договаривающиеся стороны пили имбирную воду, ели наси-горенг — жареное мясо и жареные бананы.

— Мы готовы заключить мир, если Дипонегоро распустит свою армию и откажется от титула султана, — говорил Клеренс.

— Мы готовы заключить мир, если голландцы покинут Яву, — отвечал Моджо.

— Ваше дело безнадежное, — встревал в разговор Виронегоро. — Принцы уходят от вас. Скоро они все перейдут на сторону сусухунана. Ваш самозванный султан…

— От нас уходят предатели, а «Земля Свободы» растет с каждым днем. Если наше дело безнадежное, то почему вы запросили мира?

— Мы не хотим бесполезного пролития крови,

— А мы не хотим снова работать на голландцев. Служащий врагу своему не идет ли против воли аллаха? Или ваш сусухунан отрекся от истинной веры и превратился в покорного слугу неверных?

— Он оскорбляет моего повелителя, и я отказываюсь вести переговоры, — заявил Виронегоро.

— Ты оскорбляешь моего повелителя, называя его самозванным султаном, но забываешь, что Дипонегоро провозгласили семьдесят принцев и что за ним — весь народ Явы. А твой повелитель только и держится, что на голландских штыках и трусливо отсиживается под прикрытием заморских пушек. Кто возвел его на престол? Потомки проклянут предателя.

Клеренс пытался кричать на Моджо, но священнослужитель посоветовал ему кричать на своего слугу сусухунана и его раба Виронегоро. С парламентером Государства Свободы следует обращаться вежливо. В знак протеста он гордо покинул Клатен.

— И вы его отпустили?! — завопил генерал де Кок. — Я окружен бездарностями. Это же правая рука мятежного принца, вдохновитель мужичья. Его следовало схватить, скрутить и бить бамбуковыми палками до тех пор, пока он не согласится служить нам.

— Я офицер… Вероломство в подобных случаях может привести к непоправимым последствиям. Благородство всегда остается…

— Вас вышвырнули из Трайема! В открытом бою мы теряем сотни солдат. Следует устроить методичную охоту на вожаков, обезглавить повстанцев. Вы упустили очень крупную рыбу. Приказываю захватить Киая Моджо и обезвредить! Помните: от этого зависит ваша карьера.

О каких непоправимых последствиях вы говорите? Мы и так потеряли все. О благородстве рассуждают лишь шаркуны в салонах. Расстреливайте, вешайте, жгите, обманывайте?.. Помните: вы солдат, и король Вильгельм не требует от вас благородства по отношению к цветным…

Человек цифр, педантичный, сухой и расчетливый чиновник Гунс записал в своей тетради: «На войну с пангераном Дипонегоро мы уже истратили шестнадцать миллионов гульденов. Туземцы стали полными хозяевами на Яве. В Батавии — холера. Должно быть, завезли из Индии. Там третий год свирепствует эта болезнь. Солдаты де Кока принесли холеру и в Суракарту. Говорят, престарелый султан Сепух умер от холеры…»

Смерть брала десятки жертв в день. За Батавией, на холерном кладбище, в ямах лежали кучи скорченных посиневших трупов. Их осторожно посыпали известью и заваливали красными комьями земли.

В жарком дыхании тропического дня крылся страх мучительной, беспощадной смерти. И улицы огромного города, накаленного солнцем, были безлюдны.

Де Гисиньи закрылся во дворце в Богоре, приказал никого не подпускать к покоям.

Гунс, теперь уже старый Гунс (ему не так давно исполнилось шестьдесят), задумал навсегда покинуть Яву. Бесконечные войны с туземцами, беспрестанные смены генерал-губернаторов, существование «на острие ножа» утомили. В метрополии, в банке — изрядный капитал. Семьей Гунс так и не обзавелся. Можно спокойно доживать век, удовлетворять мелкие прихоти. И что важнее всего: не гнуть спину, не пресмыкаться перед всякой сволочью. Де Гисиньи обанкротился, и его скоро выкинут. Тем лучше. Подальше от политического банкрота, от войны и холеры…