Юрий Скуратов - Кремлевские подряды «Мабетекса». Последнее расследование Генерального прокурора России

Несмотря на мелкие ошибки, полагаю, я действовал правильно. Когда речь пошла о принципиальных вопросах — о «Мабетексе» и так далее, я проявил твердость и принципиальность — не стал выгораживать Бородина и Ельцина, а действовал по закону.

Бородин вызывал сильное раздражение у Татьяны. Наверное, тем, что всегда вел себя с президентом очень раскованно, непринужденно, переходя подчас своими постоянными анекдотами ту тонкую границу, которая всегда лежит между главой государства и его подчиненными. Конечно, у Бородина были недоброжелатели, хотя друзей было намного больше. Очень непростые отношения у него сложились с Чубайсом, который несколько раз пытался уволить его. Ельцин с Бородиным чувствовал себя комфортно, в своей тарелке — оба одного роста, комплекции, оба любят выпить, хорошо закусить, побалагурить… Душа Ельцина тянулась к Бородину, у них было много общего — видимо, не случайно мэр далекого Якутска понравился президенту, и тот перевез его в Москву.

При всей своей кажущейся простоте Бородин обладал хорошей интуицией, умел переступить, если надо, через себя, пообщаться с олигархами. Из бесед с ним было ясно, что он четко представлял, в каком ужасном состоянии находится Россия; он часто сравнивал нынешние дни с прошлыми временами. Как госчиновник себя он не критиковал, но то, что творилось вокруг, видел определенно. Такая вот двойственность.

Бородин очень тяготел к Черномырдину, они поддерживали друг друга, думаю, дружили. Он очень хотел, чтобы Черномырдин стал преемником Ельцина на президентском посту. Что же касается Ельцина, то Бородин видел, в каком состоянии тот реально находится, и даже как-то в откровенном разговоре сказал: «Как же так можно развалить страну?!»

Мы с Бородиным общались на банкетах, приемах. Это было приятное общение, потому что личность он, конечно, неординарная. Я не иронизирую. Кроме того, что он хороший хозяйственник и сильный организатор, он еще и очень доступный и отзывчивый к людским проблемам и бедам человек. Такие люди нравятся всем, потому что не могут отказать в помощи, входят в положение.

Многие этими его качествами пользовались, обращались с просьбами. Бородин никогда ни от кого не отмахивался, помогал, чем мог. В его семье тогда воспитывалось трое детей-сирот, причем один из этих малышей был безнадежно болен. Супруги прилагали все силы, чтобы его спасти. Но болезнь оказалась сильнее.

Понимая, что его работа все равно будет вызывать косые взгляды, Бородин как бы уравновешивал ее добрыми делами. Вместе с супругой он создал в Москве семейный детский дом, в котором жили больше 40 воспитанников. Будучи, как и его жена, человеком набожным, активно занимался благотворительностью.

При росте около 1,9 метра и весе 130 килограммов он обожал играть в футбол и даже создал свою команду «Ильинка», куда долгое время ходил играть и я.

Пал Палыч — широкая, хлебосольная русская натура. Я всегда ценил его за открытость и доброжелательность. Веселый, обаятельный, он был душой любой компании. В застолье — незаменимый рассказчик с отличным чувством юмора, с удалью русской. Помню, как-то после одного из приемов в Кремле я уже собрался уходить, как вдруг подходит Бородин, предлагает взять Черномырдина и поехать к нему на дачу в Архангельское. Я согласился, и мы втроем очень хорошо посидели.

Да, у нас были доброжелательные, даже приятельские отношения. Поэтому я, честно говоря, предположить не мог, что все так получится. Была, конечно, информация и на Управление делами Президента: ходили слухи, что продавались земельные участки в престижной подмосковной Жуковке не совсем по закону. Но я понимал, что любой хозяйственник — это изначально подследственный. Тем не менее, у меня даже в мыслях не могло возникнуть, что мы оба окажемся в центре грандиозного скандала с «Мабетексом» и «Меркатой».

Я мучительно переживал, когда началась история с «Мабетексом», и не знал, как действовать, учитывая наши почти дружеские личные отношения. Да и не только это. Ведь с помощью Бородина прокуратура решала многие вопросы, в особенности связанные с обеспечением наших сотрудников жильем, с ремонтом зданий, с оборудованием.

Желания посадить Бородина в тюрьму у меня не было. Я полагал, что если даже все окажется правдой, но Бородин сумеет возместить весь ущерб, вернет из-за границы деньги, можно будет ставить вопрос о прекращении уголовного дела и о достойном выходе из этого непростого положения без ущерба морального. Ущерба для него, поскольку интуитивно я чувствовал, что Бородин — не главный винтик в этом механизме, главный здесь — Ельцин. Ну а поскольку Ельцин обладал неприкосновенностью, достать его было почти невозможно. Бородин же за него отдуваться не должен.

Я постоянно размышлял об этом и все же пошел на возбуждение уголовного дела. Полагаю, у Бородина была на меня серьезная обида. Видимо, он думал: вроде были дружеские отношения, я так много сделал и для него, и для прокуратуры, а он отплатил черной неблагодарностью. Может быть, с обывательской точки зрения Бородин прав, но в то же время он должен понимать и мою ситуацию — его ведь никто не толкал на нарушение закона, это был его выбор. А меня на то и поставили Генпрокурором, чтобы действовать по закону.

О том, что было возбуждено уголовное дело по «Мабетексу», я Бородину ничего не говорил — это была бы утечка информации. Но после того, как я получил первоначальные материалы из Швейцарии, у меня с ним состоялась незапланированная встреча в Генпрокуратуре.

Бородину, судя по всему, переслали из Швейцарии наш запрос, который Карла дель Понте по неосмотрительности отдала Паколли. Не помню точно дату, но где-то между 27 января и 1 февраля, через несколько дней после того, как в Швейцарии Карла дель Понте провела обыск в «Мабетексе», он пришел ко мне в Генпрокуратуру и потребовал объяснений.

Пришлось разъяснять, что расследование по делу «Мабетекса» действительно ведется. Но не в отношении него, а по факту проведенных в Кремле ремонтных работ, и поэтому я не считал необходимым ему что-либо сообщать. Если бы дело было возбуждено конкретно против него, то тогда я его уведомил бы обязательно.

Ситуация была, конечно, очень неловкая. Я ему честно сказал, что отношения у нас с ним всегда были хорошие, и я это очень ценю, но иначе сейчас поступить не могу. Почему? Во-первых, с точки зрения закона: в Генпрокуратуру поступили серьезные материалы и, чтобы проверить их, мы возбудили уголовное дело, потому что по закону вне рамок уголовного дела мы никакую работу вести не можем. Во-вторых, учитывая доводы здравого смысла и, в-третьих, из соображений собственной безопасности.