Юрий Скуратов - Кремлевские подряды «Мабетекса». Последнее расследование Генерального прокурора России

Буквально через несколько часов после этого решения мне сообщили, что на завтра, 18 марта, меня вызывает к себе президент.

И вот теперь я ехал к нему. В так называемую «кремлевскую больницу», куда Ельцин в очередной раз попал на лечение и откуда, из постели, «управлял» огромной страной.

В то утро к тяжелому чувству от предстоящей встречи с президентом присоединилось еще одно — гадливости и обиды.

Едва рассвело, мне позвонил Владимир Метелкин — генеральный директор нашего загородного комплекса на реке Истре, куда работники прокуратуры приезжали в свободное время отдохнуть или подлечиться. Он сообщил, что ночью по второму каналу телевидения показали пленку, на которой человек, похожий на Скуратова, занимался амурными делами с проститутками…

На душе сразу стало мерзко, противно. О существовании этой фальшивки я уже знал, понимал, что люди, изготовившие ее, не остановятся ни перед чем, но чтобы так, публично, на всю страну…

Звонок Метелкина светлых красок к настроению не добавил, но хорошо, что он предупредил меня и в случае чего эта «новость» не станет для меня неожиданной.

Резкий поворот с многорядной и шумной трассы на тихую неширокую дорожку, шлагбаум милицейского поста, и вот проглядывают сквозь еловые ветки корпуса кремлевской больницы. Уже перед входом вдруг ловлю себя на том, что думаю не о себе и даже не о предстоящем, наверняка тяжелом разговоре, а о президенте, о его роли в жизни страны.

Казалось бы, по главному своему предназначению он — гарант Конституции РФ и законности. Но, увы, этим гарантом президент наш оказался лишь на словах… Он не был гарантом ни в 1993 году, когда танки в упор расстреливали здание парламента, ни когда отправлял молодых солдат на бойню в Чечню. Он не был гарантом и весной 1996 года, когда во имя сохранения своей власти намеревался разогнать Государственную думу (об этом я еще расскажу), не был он им и в случае со мной. Выступая на стороне клеветников и шантажистов, президент фактически становился их сообщником… Как ни грустно, но в основе всей его деятельности лежало, к сожалению, одно — пренебрежение к закону, замешанное на сознательной вседозволенности: ему, как царю, можно все. Правда, и прокуратура не проявила в этом вопросе достаточной принципиальности.

Нелегкие мысли прервал резкий звонок мобильного телефона. Слышу голос знакомой журналистки из телекомпании НТВ:

— Юрий Ильич, извините, не могли бы вы прокомментировать ночной показ пленки по РТР?

В висках, пульсируя, застучала кровь. Едва сдерживаюсь, чтобы не выплеснуть из себя вдруг откуда-то появившуюся злость…

Странная сложилась ситуация с показом этой пленки. Решение Совета Федерации к тому времени уже состоялось, голосование известно: 143 против шести. Как говорится, комментарии излишни. По логике, показывать пленку надо было до заседания Совета Федерации, до голосования… Этот ночной показ!.. Что это — проявление бессильной злобы, страха? Да, скорее всего — страха! Значит, они боятся. И прежде всего разоблачений, уличения в воровстве, во взяточничестве, в том, что они ободрали страну, сделали людей нищими, а себя непомерно богатыми.

— Считаю, что это — форма давления в связи с расследованием крупного уголовного дела, — сказал я в трубку.

— Какого дела? — в голосе журналистки звучит нескрываемый интерес.

Дело… — я задержал дыхание, решая, назвать или не назвать фирму, которой это касается напрямую, — швейцарской фирмы «Мабетекс».

Так я впервые на всю страну назвал фирму, связанную преступными нитями с кремлевской верхушкой.

— Давление же на меня оказывают те, кто боится проводимого Генпрокуратурой расследования, — добавил я.

Сказать больше я ничего не мог, не имел права…

Двери лифта бесшумно раскрылись, и я поднялся на этаж, где находилась палата президента. Первый, кого я увидел, был Юрий Крапивин — начальник Федеральной службы охраны. Едва поздоровавшись, он затеял разговор о смене моей охраны. Дело в том, что Генеральный прокурор — один из восьми охраняемых государством лиц. В эту восьмерку входят сам президент, премьер-министр, председатели трех высших судов России — Верховного, Арбитражного и Конституционного, председатели двух палат парламента и Генеральный прокурор… Подобный разговор Крапивин вел со мной еще в феврале, но тогда я резко высказался против: мы начали расследовать дела, связанные с самыми могущественными людьми России, и смена привычной охраны могла оказаться чреватой самыми печальными последствиями.

Категорически против смены охраны я был и в этот раз.

— Юрий Васильевич, — сказал я ему достаточно резко, — я уже предупреждал вас, что если вы поменяете охрану, я объявлю об этом всенародно и выскажу свои соображения по поводу того, зачем вы это делаете. Вы этого хотите?

Лицо Крапивина сразу сделалось кислым, и он от меня отстал. Следом в коридоре повстречался Якушкин. Пресс-секретарь Ельцина прошел мимо меня, не повернув головы и не поздоровавшись. От мелочности этого поступка стало ужасно неприятно. Впрочем, от человека, который столько лжет, утверждая, что президент работает по шестнадцать часов в сутки, вряд ли можно было ожидать чего-либо иного.

В палате-кабинете президента находились трое: сам Ельцин, тогдашний премьер-министр Примаков и Путин — в то время директор Федеральной службы безопасности и секретарь Совета безопасности. «Если президент руки не протянет, — я поступлю так же», — подумал я, вспомнив пресс-секретаря Якушкина. Ельцин приподнялся в кресле и поздоровался за руку.

На столе перед ним лежали видеокассета с приключениями «человека, похожего на генпрокурора», и тоненькая папка с материалами. Он ткнул пальцем в торец стола, где стоял стул. Сам он сидел за столом в центре, вертел в руке карандаш, нервно постукивая им по кассете. У стола, по обе стороны от Ельцина, сидели Примаков и, как-то странно ссутулившись, — Путин.

Несколько минут стояла мертвая тишина. За окном ярко светило солнце. Воздух был розовым, бодрящим, на подоконнике и ветках шебаршили птицы. Серебристо блестя, кружились мелкие снежинки.

Наконец Ельцин откинулся на спинку кресла, тяжело отдышался и произнес:

— Вы знаете, Юрий Ильич, я своей жене никогда не изменял…

Такое начало меня обескуражило, но не больше. Я понял: говорить что-либо Борису Николаевичу, объяснять, доказывать, что кассета фальшивая, добыта неизвестно откуда, не может быть предметом официального обсуждения, совершенно бесполезно. Что по закону, фактически обвиняя меня, все они трое становятся соучастниками преступления.

И вдруг до меня, как сквозь вату, доходит голос президента:

— Впрочем, если вы напишете заявление об уходе, я распоряжусь, чтобы по телевизионным каналам трансляцию пленки прекратили.