Владислав Бахревский - Никон

«Не ходок ты боле, батюшка, по земле!»

И засмеялся! И Енафа, ткнувшись кокошником ему в грудь, тоже засмеялась. Все смеялись на лужку.

Один Емеля чесал ногтями волосатые свои медвежьи лапы.

Потом уж и Савва с Енафою бегали в оглоблях — катали других — и не глянули-то друг на друга ни разу, но уж до того были веселы и охочи до игр, что Настена, жалеючи обоих, головой покачала:

— Ну как телята!

При первых звездах самочинные кони повезли любезных седоков на поле. Савва с Енафой снова ехали.

— Дай в глаза тебе посмотреть! — шепнул Савва.

— Не смею! — жарко прошептала Енафа.

— Милая! — сказал он.

— Держи! — прошептала Енафа. — Не чую себя: кружится все!

На поле девушки повели хороводы.

— А ну-ка, поди сюды! — сказал Емеля, утягивая Савву за ракитов куст.

Несколько парней пошли с ними. Кто-то из них сказал:

— Ты, Емеля, не калечь малого, опять без воды насидимся!

— Да я его, как муху, — ответил Емеля, поднял с земли совсем не малую дубину и треснул себя по башке. Палка так и разлетелась. — Видал?

Савва вдруг шагнул к Емеле, нагнулся и тотчас встал, держа богатыря за ноги над собой.

— Надвое раздеру! — И бросил наземь.

И такая ярость была в этом кротком парнишечке, что все попятились.

Савва повернулся к парням, поклонился им:

— Не сердуйте на меня!

Пошел прочь, в деревню.

Вдруг услышал шаги за собой, оглянулся — Енафа.

— Тебя обидели? — И аж грудью раздался.

— Нет, Саввушка! Нет! — Потупилась. — Нынче все росою умываются… — Подняла глаза несмелые.

— Давай и мы! — тряхнул Савва кудрями.

И они собирали ладонями с травы влагу и умывались. Савва не спрашивал, зачем это, и Енафа объяснила:

— Это на счастье. А теперь я к девушкам пойду.

— Подожди!

Она тотчас и замерла. И он, склонясь к милому лицу ее, поцеловал в губы. И — оживил! Засмеялась она, руками взмахнула, побежала, как полетела, и звенел ее счастливый смех на темнеющем лугу, будто птичья утренняя песенка.

Савва постоял-постоял и пошел в деревню. Шел, голову в небо запрокинув, а с неба ему звезды сияли. И были они не превыше всего, но как сестрички, как братцы: синие — сестрички, белые — братцы, а та, что сияла и красным, и синим, и зеленым-то, та была Енафа — родная душа.

Выпил Савва, придя домой, кринку молока, обнял Авиву, обнял Незвана и пошел на сеновал, а братья-немтыри поглядели ему вослед, потом друг на друга и улыбнулись.

Проснулся Савва до солнца. Вспомнил вчерашнее и зажмурился. Губы потрогал — они и теперь теплы были теплом Енафы.

Прыгнул Савва с сеновала вниз и, прихватив заступ, пошел на тягуны, на то место, где сказал Енафе, что вода у нее под ногами.

По дороге вспомнил: нынче особый день — Иванов! Сорвал кустик полыни, сунул под мышку от нечистой силы.

Копал Савва, по сторонам не глядя, словно вода ему самим Богом была обещана.

Может, чудо и пребывает само по себе, но без человека в нем жизни нет, потому что кто же так порадуется небывалому, как не человек. Да и сам-то человек без чуда — колода на двух ногах.

Но вот она — вода, из-под первого удара заступа брызнула. Умылся собственным потом Савва, всю силу земле отдал, боками пыхал, как лошадь загнанная.

Посидел, отдышался и опять в раскоп полез. Одну лопату выбросил, другую, и, хлюпнув, разверзлась земля перед удачливым колодезником.

Сел Савва на дно ямы и заплакал. Не ведал, о чем плачет, но до того горько и счастливо рыдал, что прилетела синичка из лесу, опустилась на край ямы — зачиркала.

— Пей, птаха! — сказал ей Савва и потихоньку выбрался из ямы. — Ты первая пей!

…Ударили в оба колокола на звоннице. Церковка в деревне была крохотная, колокольню тоже поставить не осилили. Колокола пристроили под навесом. Один колокол — пуда на три, другой не больше пуда.

Савва поспешил в деревню со своей радостью: вода, которую он раскопал, была и вкусная, и весьма обильная.

Люди, потревоженные неурочным колокольным звоном, торопились к церкви.

— Война, что ли? — спрашивали друг друга.

— Может, кто из царского рода помер? Торжественно звонят.

У церкви, в ризах, весь потный от скорых сборов и страха, суетился поп Василий.

— Хоругви где?! — кричал он на дьячка. — Хоругвь неси!

— Что случилось, батюшка? — спрашивали попа деревенские люди.

— Пришествие!

— Господи! — Люди таращились на небо, пока кто-то рассудительный не догадался спросить:

— А кто пришествует-то?

— Мощи несут, бестолковые! — накинулся на паству поп Василий. — Мощи митрополита Филиппа!

— К нам?

— В Москву, дурни! В Москву!

И тут к толпе подошел Савва с заступом на плече. В белой рубахе, перемазанный глиной, он так улыбался, что все повернулись к нему.

— Воду нашел! Совсем неглубоко!

Поп Василий всплеснул руками, уронил крест. Пал тотчас на колени, восклицая:

— Господи, чудо! Чудо свершилось! Святитель Филипп воду послал нам, грешным!

Стоя на коленях, встретила деревня Рыженькая гроб святого Филиппа.

Узнав о чуде, Никон сам отслужил молебен над святым источником. Возле воды стояли князь Хованский с Огневым, оба спустившие жирок, поджарые, помолодевшие, хмурые на вид, но втайне довольные — легко по земле ходить стало, себя носить. За московскими боярами топырились местный воевода и власти, духовные и мирские, и дворяне тут были, и всякие прихвостни, монахи соседних монастырей.

Савва с братьями-колодезниками глядел на чудо с горы — ближе не подпустили. Потом все по чинам, по степеням пили святую воду. И Савва тоже подошел с плошкой к источнику.

Воду раздавал монах. Уже и кружка была поставлена для пожертвований на часовню над источником. Пришлось и Савве раскошелиться.

— Не ко времени ты, парень, воду сыскал, — шепнул молодому колодезнику Малах, — длинногривые к воде теперь не подпустят.

Савва чесал в затылке, виновато вздыхал:

— Я, дядя Малах, и в другом месте сыщу. Чуется мне, в огороде у тебя копнуть надо.

— Да я ведь копал.

— А теперь я покопаю. — И улыбнулся.

И Малах улыбнулся.

— Хороший ты парень. Легкий.

Прежние русские цари никаких бумаг не подписывали. Писание бумаг почиталось для государского величества делом негожим.

Однако Иван Грозный письма писал, и Алексей Михайлович, которого страшная слава прадеда пугала, но и завораживала, до писания писем был великий охотник.

О прибытии мощей Филиппа в Москву он рассказал в письме Никите Ивановичу Одоевскому, бывшему на воеводстве в Казани. Письмо написано спустя два месяца после события, но оно так страстно и столь памятливо на детали, будто о вчерашнем дне Вот это письмо:

«Милостиво тебя поздравляем и похваляем за твою работу к нам, а мы, великий государь, в царствующем граде Москве, со святыми Божиими церквами, и с боляры, и со всеми православными христианы, дал Бог, здорово. И подаровал нам Бог, великому государю, великого солнца: яко же древле царю Феодосию пресветлого солнца Иоанна Златоустаго возвратити мощи, тако и нам даровал Бог целителя, нового Петра, и второго Павла-проповедника, и второго Златоуста, великаго пресветлого солнца Филиппа, митрополита Московского и всея Росии чудотворца, возврати мощи.