Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

Члены Президиума ЦК поддержали отца, окончательное решение оставалось за самим Анастасом Ивановичем. В те дни ему было совсем не до Кубы. Его жена, Ашхен Лазаревна Туманян, с которой они прожили более сорока лет, воспитали пятерых сыновей, лежала при смерти в кремлевской больнице. Врачи признали положение безнадежным, печальный исход мог наступить в ближайшие дни.

Анастас Иванович колебался. Не только понятные человеческие чувства, привязанность, но и чисто армянский культ семьи требовали в этот скорбный момент его присутствия дома. С другой стороны, для революционера, а он оставался им всю свою жизнь, не существовало ничего выше дела, служения партии, народу, отечеству. Сегодня ради этого требовалось лететь на Кубу.

В зале заседаний Президиума ЦК в Кремле повисла тишина. Микоян молчал. Затянувшаяся пауза давила, собравшиеся сидели, уткнувшись в лежащие перед ними бумаги.

Первым не выдержал отец. Он подтолкнул Микояна, сказав, что Ашхен Лазаревне уже не поможешь, а на Кубе без него придется очень тяжко.

Повидавший за свою долгую жизнь немало смертей родных и близких, друзей и просто хороших людей, отец относился к этапу завершения земного бытия без сентиментальностей, как к естественному и неизбежному. Жизнь есть жизнь, и смерть — ее атрибут, тут нет трагедии, одно вытекает из другого. В те годы я никак не мог согласиться с ним, мне смерть представлялась гигантской катастрофой, сравнимой разве что с гибелью мира. Эту тему мы с отцом никогда не обсуждали. Только в последние годы жизни отец порой заговаривал о неизбежной кончине. Я с суеверным отчаянием уговаривал его и не думать о подобном, мне казалось, что разговор о смерти может накликать беду. Отец усмехался, не спорил, без сопротивления позволял мне сменить тему. Не изменился он и в свои последние дни. Уходя из жизни, отец оставался спокоен, думал об остающихся тут, на земле, не цеплялся за лекарства, не стремился во что бы то ни стало продлить свои дни.

— Анастас, — продолжал отец, — в случае худшего исхода мы обо всем позаботимся. Можешь не беспокоиться.

Отлет назначили на следующий день, 31 октября. Путь пролегал через Нью-Йорк. Там Микоян должен был встретиться с представителями США при ООН Эдлаем Стивенсон и Джоном Макклоем. Им президент Кеннеди поручил ведение переговоров, связанных с выработкой процедуры демонтажа и вывоза ракет. Пока они имели дело с Кузнецовым, но его веса явно недоставало.

С собой Микоян взял младшего сына Серго, историка по профессии. Сын помогал ему с бумагами, исполнял при отце роль секретаря. От Серго мне и стали известны некоторые перипетии этого непростого путешествия.

Накануне отъезда Микояна отец послал Кастро большое письмо, первое после памятного воскресенья. В нем он попытался убедить своего далекого и несговорчивого собеседника в правильности сделанного выбора, в его благотворности для всего мира и для Кубы.

Письмо опубликовано, я приведу из него небольшие цитаты.

«Мы считали, — писал отец, — что надо использовать все возможности, чтобы отстоять Кубу, закрепить независимость, суверенитет Кубы, сорвать военную агрессию и исключить мировую термоядерную войну на данном этапе.

И мы этого достигли.

Здесь мы, конечно, пошли на уступки, на компромисс, действовали по принципу уступка за уступку. США тоже сделали уступку, дали перед всем миром обязательство не нападать на Кубу.

…У Вас и после демонтажа ракетных установок будет могучее оружие для отражения врага как на земле, в воздухе, так и на море, на подступах к острову».

Как бы почувствовав, что Кастро не убедят его аргументы, отец на следующий день пишет уже не письмо, а многостраничное послание, где разбирает, анализирует подходы, позиции сторон, истоки решений, делает заключения и рекомендации.

«…Цель… заключалась в том, чтобы революционная Куба имела на своей территории средства, которые удерживали бы агрессора от вторжения… и этого мы добились, — повторял отец. — Наши ракеты, которые были расположены на Кубе, конечно, играли бы роль в общей стратегии. Но только подсобную роль, потому что такое количество ракет, которое мы поставили на Кубу, не имело решающего значения, да и не могло иметь такого значения. Нельзя главные силы располагать под боком у противника, и к тому же в таких географических условиях, которые делают трудным сохранение в тайне мест расположения самых современных видов оружия, а следовательно, и вообще использование этого оружия…»

Отца беспокоило и то, что на Кубе под ружьем находится практически все взрослое население: «Враг сейчас поставил задачу, — и уже прямо говорит о ней, — удушить голодом Кубу и сделать так, чтобы помощь Кубе истощала Советский Союз. Вот их задача. Поэтому важно, видимо, чтобы люди не сейчас, а через какое-то время, не затягивая, приступили к работе на фабриках и заводах, на плантациях. Ведь людей надо кормить.

…И советский народ напрягает сейчас все силы, чтобы поднять экономический потенциал, сделать его выше всех капиталистических стран, обеспечить самый высокий жизненный уровень в мире. Это и будет наглядным доказательством правоты учения марксизма — ленинизма. Другого мерила нет». [99] Вестник МИД СССР. 1990. № 24.

И так строчка за строчкой, страница за страницей. Но Кастро письма не убеждали. К тому же американцы не давали кубинцам внять призывам отца к спокойствию: над островом по несколько раз в день на бреющем полете пролетали их самолеты. По ним не стреляли, и воздушные разведчики вели себя все развязнее. Кастро едва сдерживался, но команды открывать огонь не давал.

Американские военные вели себя все агрессивнее, я бы сказал, нахальнее не только по отношению к кубинцам.

Буквально через день после умиротворяющего обмена письмами, в воскресенье, командование Атлантическим флотом США решило разделаться с советскими подводными лодками, который день не дававшими ему покоя. Благо президент перестал следить за каждым шагом адмиралов.

Начиная с 30 октября эсминцы США не отставали от наших лодок ни на шаг. Они стремились заставить подводные лодки всплыть в их присутствии, продемонстрировав как бы свое поражение. С эсминцев методично сбрасывали маленькие глубинные бомбочки. Взрываясь, они не причиняли вреда кораблю, но нестерпимо били по ушам подводников. И так час за часом, сутки, двое. Дизельные лодки, а такие в то время превалировали на флоте, конечно, не могли выиграть состязания, рано или поздно нужно было всплывать или дать бой… На поверхности они появлялись под улюлюканье столпившихся на палубе преследователя матросов. Один из участников событий тех дней, сам попавший в такую передрягу, рассказывал мне, как, при виде беснующихся на эсминце янки, ему нестерпимо захотелось всадить им торпеду под ватерлинию. Ту, заветную, атомную. Возненавидел он американцев на всю жизнь. Но разрешавший использовать оружие приказ адмирала Рассохи отменили одновременно с указанием кораблям, груженным оружием, повернуть назад. Теперь действовала новая, не менее строгая директива Москвы: на провокации не поддаваться. И не поддавались… Сжав зубы.