Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

22 ноября в советских газетах появилось краткое правительственное сообщение: «В связи с распоряжением президента США Джона Кеннеди об отмене карантина (блокады) в отношении Республики Куба… отменить состояние полной боевой готовности в частях и соединениях Советской армии».

Аналогичный приказ отдал маршал Гречко подчиненным ему войскам стран Варшавского договора.

До сих пор помню состояние чисто физического облегчения, которое довелось испытать тогда.

Карибский кризис завершился одновременно с началом работы пленума ЦК, открывшегося 19 ноября. В тот день отец сделал большой доклад о неотложных мерах по совершенствованию структуры управления экономикой.

По странному стечению обстоятельств именно в день отмены боевой готовности, 22 ноября, пленум ЦК принял уже упоминавшиеся решения о реорганизации структуры партийного аппарата, разделении партийных комитетов по производственному принципу.

Их руководители усмотрели в нем покушение на свою власть. В аппарате повсеместно нарастал глухой ропот…

Внешний кризис сменялся внутренним, не столь заметным, но более опасным.

В послеоктябрьские дни, недели, месяцы слева и справа твердили о поражении, отступлении отца, капитуляции его перед империализмом. Наиболее сильными такие настроения оказались в Китае и в США. Правда, сам президент США думал иначе. Роберт Кеннеди свидетельствует: «Он не сделал ни одного заявления с целью приписать себе или своей администрации заслуг в этом деле. Он предписал членам Исполнительного комитета и правительства не давать никаких интервью, не делать никаких заявлений, провозглашающих победу… Если исход кризиса и был чьим-то триумфом, то не триумфом того или иного правительства или народа, а триумфом грядущих поколений».

Отец считал, что, получив обещание не вторгаться на Кубу, он добился поставленной цели: «Правительства капиталистических стран всё оценивают в долларах. Так если рассмотреть в долларах, то это очень выгодная операция. Мы понесли затраты только на транспортировку военной техники и нескольких тысяч наших солдат. Вот стоимость гарантий независимости Кубы. Мы не пролили крови ни своей, ни чужой. Мы не допустили войны. Мы не допустили разрушений, отравления атмосферы. Я горжусь этим».

Карибский кризис преодолели, о чем можно было договориться, стороны договорились. Проблемы, разрешить которые время не пришло, остались в наследство будущим поколениям.

Не возьмусь судить о президенте Кеннеди. Но для отца эти тринадцать дней в октябре значили очень много. Завершалась эпоха. Эпоха американского превосходства в мире. Силе теперь противостояла равная сила. Любой кризис мог привести к взаимной гибели.

Если смотреть на события тех лет сквозь призму прошедших десятилетий, то в результате Карибского кризиса отец получил то, чего он добивался все эти годы: американцы де-юре признали Советский Союз равным себе по разрушительной мощи. В мировой табели о рангах Советский Союз переместился на первую строку, из восточноевропейско-североазиатской страны превратился в одну из двух сверхдержав. И это при том, что США сохраняли ядерное преимущество в соотношении 8,3:1. Но все изменилось за эти тринадцать дней, американцы нутром ощутили дыхание смерти, и их больше не интересовало, кто кого сколько раз может уничтожить. Они хотели жить.

История любит парадоксы. Признание американцами наступившего паритета — в первую очередь заслуга американской прессы. Две недели нагнетания страха, ожидание наступления с минуты на минуту атомного апокалипсиса, драматические подробности, расписывающие смертельную мощь «кубинских» ракет, навсегда врезались в историческую память американской нации.

Возможность и целесообразность нанесения по Советскому Союзу превентивного ядерного удара, за это периодически ратовали наиболее ретивые американские генералы, в первую очередь командующий стратегической авиацией США Лациус Ле Мэй, более не рассматривались никогда.

Тот самый Ле Мэй, который совсем недавно, в 1950-е годы, не раз засылал груженные атомными бомбами Б-47 на территорию Советского Союза. Операция называлась «Дразнить медведя» и преследовала, по словам ее авторов, чисто тренировочные цели. Самолеты пролетали над Северным полюсом и затем вторгались в наше воздушное пространство над Сибирью. Ле Мэй знал, что там нет не только средств ПВО, но и радиолокаторов оповещения. Так что нежелательных встреч не предвиделось. В душе же он хотел оказаться неправым, пусть «красные» собьют один из его бомбардировщиков, и тогда он обрушит на них всю свою ядерную мощь, сотрет с лица земли ненавистных «комми».

Теперь подобные мечтания отошли в прошлое, с Советским Союзом приходилось разговаривать на равных.

Кубинскому апогею конфронтации должно было прийти на смену мирное противостояние сторон, сохранение статус-кво. Еще не признаваясь самому себе, отец внутренне сделал шаг навстречу предложению Джона Кеннеди, сделанному в Вене.

После Карибского кризиса несколько успокоилось и в Берлине. Оба руководителя повели себя осмотрительнее, мудрее.

В столкновении они познали друг друга, прониклись взаимным уважением. Вот какими словами вспоминал отец о президенте Кеннеди: «…конечно, с оговоркой, насколько можно ручаться за человека других политических взглядов, я верю Кеннеди и как человеку, и как президенту… Из всех президентов, которых я знал, Кеннеди — человек с наиболее высоким интеллектом. Он — умница и резко выделяется на фоне своих предшественников. Я никогда не встречал Рузвельта. Может быть, Рузвельт его превосходил.

В моей памяти сохраняются лучшие воспоминания о президенте. Он проявил трезвость ума, не дал запугать себя, но не дал и опьянить себя мощью США. Он не пошел ва-банк. Не требовалось большого ума, чтобы развязать войну, он проявил мудрость, государственную мудрость, не побоялся осуждения правых и выиграл мир».

А вот какими словами рассказывает Роберт Кеннеди о впечатлениях американского президента об отце: «С самого начала президент Кеннеди считал советского премьера человеком рассудительным и умным… Он уважал Хрущева за то, что тот правильно оценил интересы собственной страны и интересы всего человечества».

Несмотря на разницу стилей, слова подобрались очень схожие.

Проведя на Кубе без малого месяц, сделав все, что было в его силах, Микоян собрался домой. Переговоры завершились компромиссом. Именно ради него и направляли «мастера». Хотя он и не убедил Фиделя Кастро по всем пунктам, но пламя, грозившее пожаром, удалось сбить. Остались чадящие дымом угли. Одни загаснут сами, а над иными придется еще потрудиться.