Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

После исключения из партии у Имре Надя появляется достаточно свободного времени, он его отдает литературе. Надь размышляет о том, как неразумная, догматическая, излишне твердая, негибкая политика лидеров отчуждает, отодвигает людей от партии и тем самым наносит неизмеримый вред всему коммунистическому движению. Здесь, конечно, явно прослеживается и элемент личной обиды за происшедшее с ним, но не только.

Он продолжает искать пути облегчения доли крестьян. В этом Имре Надь мне чем-то напоминал отца. Близки они и в том, что оба пытались нащупать экономическую структуру, примиряющую пролетариат и крестьянство, обеспечивающую гармоничное, взаимовыгодное продвижение вперед, а не обирание деревни городом ради индустриализации и ответное удушение города голодом. К примеру, находившийся в опале Имре Надь в 1955 году призывал гуманизировать наше общество, отец писал, что обносить рай колючей проволокой по меньшей мере неразумно.

Коммунист по убеждениям, порядочный человек и реальный политик, Имре Надь приветствовал решение отца первому поехать к Тито с миром, тем самым признавая право на существование различных форм развития социализма.

Можно привести и другие примеры созвучия политики, проводимой отцом, и идей, выдвигавшихся Имре Надем. Очевидно одно — в середине октября, как и раньше, отец не видел в Имре Наде врага.

С другой стороны, Имре Надь представлялся отцу человеком, ориентирующимся на Тито. Это порождало опасения. Югославский путь к социализму выглядел весьма сомнительным. С Югославией ничего не поделаешь, но распространять их опыт, а с ним и влияние Тито на другие страны отцу не хотелось.

Начавшаяся 23 октября студенческая демонстрация в Будапеште, проходившая под лозунгами, требующими отставки нынешнего венгерского руководства и прихода к власти Имре Надя, оказалась для отца неожиданной. Гром грянул, конечно, не с ясного неба, тучи давно заволокли горизонт, но в Москве не ждали бури. Ситуация оценивалась как напряженная, на заседании Президиума ЦК решили ввести в Будапешт советские войска, расквартированные в Венгрии в соответствии с Потсдамскими соглашениями 1945 года.

Дома отец появился вечером в обычное время. Выглядел он озабоченным, но не мрачным. Как всегда, мы отправились гулять. Отец шел рядом и молчал. На втором круге я нарушил молчание. Меня мучило: как в нашем справедливейшем обществе подобное могло произойти? Почему заранее не приняли меры? Я не вкладывал в слово «справедливость» конкретного содержания. Оно спасало своей всеохватностью. И… что дальше?

Отец с досадой отозвался: «Все это из-за нерешительной политики Гере, пытавшегося угодить всем. Нужен сильный человек, способный взять управление событиями в свои руки. По сообщению из посольства, на пост главы правительства только что назначен, — отец говорил, на венгерский манер, ставя на первое место фамилию, — Надь Имре». По мнению отца, ему, возможно, удастся справиться со стихией. Тем более, его назначения требовали демонстранты. А вот что по прошествии более чем десятилетия записал отец об этом моменте: «К руководству пришел Надь Имре. У нас теплилась надежда, что если придет к руководству Надь Имре, то он сохранит коммунистическое руководство в венгерском народе…»

И хотя 24 октября, одновременно с назначением Имре Надя, Эрне Гере переизбрали на пост Первого секретаря Венгерской партии трудящихся, на него смотрели как на политический труп.

На мой вопрос, не собирается ли отец лететь в Венгрию, он ответил отрицательно.

— Туда отправились Микоян и Суслов, — сказал он, не углубляясь в пояснения, и добавил: — И посол там сильный.

Трудно задним числом гадать, имелась ли еще возможность овладеть ситуацией, не допустить кровопролития, или события уже вышли из-под контроля центральной власти и развивались по своим законам. Здесь сколько людей, столько и мнений. Мне кажется, что в день приезда в Будапешт делегации во главе с М. А. Сусловым и А. И. Микояном такой шанс сохранялся, но Анастас Иванович с Михаилом Андреевичем его упустили. В условиях кризиса они оказались не на своем месте.

Микоян — блистательный переговорщик, способный «уговорить» любого «твердокаменного» партнера, выторговать все возможное и невозможное и затем еще кое-что в придачу. Но он — человек компромисса, всегда держащий в запасе не одну запасную позицию, избегавший резких движений, боявшийся ультиматумов. Он бесконечно тасовал свои «карты», даже тогда, когда время разговоров прошло, и от него требовалось решение. В силу своих качеств Микоян блестяще показал себя в переговорах с американцами, где позиции сторон устоялись, партнеры давно притерлись друг к другу и успех зависит от умения вести торг, от выдержки, если хотите, усидчивости. Из-за тех же качеств он провалил дело в Венгрии, не смог обозначить венгерским руководителям, не важно Гере или Надю, границу, за которой, по словам Гомулки, «следовало непоправимое».

Кандидатура Суслова тоже оказалась неудачной. Михаил Андреевич всю жизнь пекся о сохранении в первозданной чистоте идеологических догм, подобно средневековым схоластам реалии жизни выверял по цитатам из классиков марксизма-ленинизма. Если же не находил у них ответа, он терялся, начинал всплескивать руками, причитать по-бабьи. О возможности противостояния народа своей же «народной» власти классики не писали, и в Венгрии Суслов растерялся.

Все лето эта пара, Микоян с Сусловым, курсировала из Москвы в Будапешт, потом в Белград и снова в Будапешт. Они переговаривались сначала с Ракоши, потом, когда Микоян, по настоянию отца, вынудил его подать в отставку и уехать в Советский Союз, с преемником Ракоши — Эрвином Гере, человеком нерешительным и слабым. Тем временем события набирали обороты, в Венгрии нарастали не только антисталинские, но и антисоветские, антирусские настроения. Тон задавал упоминавшийся выше «Кружок Петефи» — неформальное собрание оппозиционеров-интеллектуалов, назвавшихся именем венгерского поэта-повстанца, погибшего 31 июля 1849 года во время национально-освободительной революции. В тот год венгры восстали, добиваясь освобождения из-под гнета австрийских императоров Габсбургов. На помощь Вене пришел Петербург, Николай I послал в Будапешт свои войска, Габсбурги — Романовы «навели в Будапеште порядок», пролив при этом реки крови. В Советском Союзе Шандора Петефи считали поэтом-революционером, нашим идеологическим союзником. У венгров же гибель Петефи вызывала совсем иные, антирусские ассоциации.

Если бы в Венгрию поехал сам отец, многое могло повернуться иначе. Мне представляется, что он отыскал бы ниточку, за которую следовало дернуть, чтобы остановить сползание к краю. Он бы четко обозначил грань, за которой наше вооруженное вмешательство неминуемо. Тем самым он предостерег бы Имре Надя и предотвратил кровопролитие. Так, как это было в Польше. Нашел же он общий язык с Гомулкой, нашел бы и с Надем Имре. В такие острые моменты так много зависит от личности. Но прошлого не воротить.