Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения

На дачу отправились втроем: отец, Мельников и я. Мама еще не прилетела из Карловых Вар, где она в тот момент отдыхала и лечилась.

За окнами машины мелькали знакомые места. У плотно закрытых ворот дачи машина остановилась и нетерпеливо засигналила.

Обычно заранее предупрежденный о приезде отца охранник ожидал, вытянувшись в струнку, у распахнутых настежь зеленых створок. Теперь на сигнал через форточку выглянул незнакомый человек. Охрану сменили и здесь. Мельников махнул рукой: открывай, мол.

Тогда половинка ворот приоткрылась, образовав щель, в которую высунулся молодой парень с сержантскими голубыми погонами. Он недоверчиво вглядывался в машину, наконец, узнав отца, облегченно заулыбался и поспешно распахнул ворота. Машина, проскочив по аллее, остановилась около дома.

Отец вылез из кабины, немного потоптался у парадного.

— Пошли гулять по полю. Что нам, пенсионерам, еще делать? Свое отработали, — с наигранным весельем объявил он нам.

За последние годы выработался привычный маршрут: по асфальтированной аллее до ворот и дальше, вниз по склону.

Внизу в овражке чуть слышно журчал ручей. Берега его заросли густой травой, тут ее не косили. Через ручей перекинут мостик, по нему пролегала дорога от ворот дачи. За ним, слева на пригорке, начиналось поле. Летом сплошной стеной здесь стояла совхозная кукуруза. За этим полем ухаживали особенно тщательно — местному начальству хотелось угодить Хрущеву. Сюда часто наведывались фотокорреспонденты, потом в «Огоньке» или где-нибудь еще появлялся снимок всадника, почти целиком скрытого в кукурузных «джунглях».

Сейчас поле было голым. Среди сырых комьев торчали срезанные почти у самой земли пеньки кукурузных стеблей.

Асфальтированная дорога от ворот дачи поворачивала направо к Успенскому шоссе. Мы направились налево по узкой тропе, огибавшей поле.

Мельников поначалу держался в отдалении, как того требовали правила. Однако отец поманил его рукой:

— Идите сюда. У нас секретов нет.

Дальше шли втроем. Отец, вспомнив, какая тут стояла летом кукуруза, все больше увлекаясь, стал говорить о животноводстве, кормовых единицах. На память он приводил цифры, сравнивал урожайность разных культур, тут же переводил все в привесы мяса на один гектар кормов. Рассказывал он захватывающе интересно, убедительно, как-то сами находились сочные, точные слова и сравнения, примеры разили наповал.

Это был прежний отец, только говорил он сейчас не с трибуны какого-нибудь представительного всесоюзного совещания — единственными слушателями были капитан Мельников да я. Мельников вежливо кивал, поддакивал, задавал вопросы — отцовский энтузиазм невольно заражал. Не часто ведь доводится послушать лекцию о путях развития сельского хозяйства из уст пусть и вчерашнего, но премьер-министра.

В разгар беседы отец вдруг сник, взгляд его потух.

— Никому я теперь не нужен. Что я буду делать без работы, как жить — не представляю, — ни к кому не обращаясь, произнес он.

Мы стали возражать с наигранной бодростью и оптимизмом, расписывали прелести отдыха — прогулки, книги, кинофильмы. Отец угрюмо отмалчивался.

Поле кончилось. Под пригорком с редкими соснами блестела Москва-река.

Возвращались к даче через луг. Совсем недавно мы гуляли здесь с отцом, и я мучительно раздумывал, как рассказать о невероятном сообщении Галюкова. Работы по монтажу ирригационной системы прекратили, кругом так и осталась развороченная земля, валявшиеся в беспорядке цементные лотки. И этому проекту отца никогда не суждено было осуществиться.

На какое-то время такие прогулки стали нашим главным занятием. Отпуск у меня продолжался, и я все время проводил с отцом, не желая оставлять его наедине с невеселыми мыслями.

Гуляли не только на даче, чаще кружили по дорожкам вокруг резиденции на Воробьевых горах. Напротив, через улицу, на многих гектарах раскинулось здание главной киностудии страны — Мосфильма. Как выяснилось много позднее, оттуда за отцом наблюдали любопытные глаза, не агенты КГБ (они следили за отцом открыто), а просто любопытные. Своими впечатлениями они делились с друзьями и знакомыми. В начале XXI века я прочитал запись в дневнике Александра Твардовского от 21 октября 1964 года:

«Рассказывают, что с крыши Мосфильма виден двор и сад его дачи (резиденции) на Воробьевых. И видно, как он (Хрущев) все время кружит, бегает внутри той ограды. Какая бездна поздних беспродуктивных, холостых сожалений, негодования, раскаяния, доводов, отчаяния. Для человека такого типа это смерть, хуже смерти. Обычно низвергнутые или отстраненные правители имеют хоть такую отдушину, как сведение политических счетов с историей — мемуары. Но это ему не дано. Порассказать он бы мог много любопытного, но всему этому уже другая цена, да и кому это теперь нужно. Конец ужасный. Что ему делать, чем занять время между сном, помимо еды, туалета и тому подобного. Разве что слушать радио разных толков, заочные комплименты или насмешки разных “обозревателей” или “коллег” из буржуазного мира. Но скоро и радио умолкнет.

Человеку, который был занят, может быть, больше, чем сам Сталин (тот был так далеко и высоко, как царь и бог, заведомо недоступен, а этот всегда на виду, в близости к жизни и народу), которого все эти десять лет ждала день и ночь, каждый час суток неубывающая гора дел, вопросов, запросов, неотложностей, который носился по стране и по всему свету, непрерывно выступая, обедая, завтракая, беседуя, принимая неисчислимое количество людей, присутствуя, встречая и провожая, улетая и прилетая, уносясь несколько раз в году “на отдых”, перенасыщенный теми же делами, приемами, переговорами, перепиской и т. п. и т. д. — этому человеку вдруг стало решительно нечего делать, некуда спешить, нечего ждать. Ничего, кроме обрушивающейся на него при столь внезапном торможении, подкатывающей под самое сердце старости, немощи, бессилия, забвения, может быть, еще при жизни». [39] Твардовский А. Т . Рабочие тетради 1960-х годов // Знамя. 2000. № 12. С. 138–139.

Мы, домашние, старались развлечь, вернее отвлечь отца, как только могли.

Иногда в оборудованном на даче кинозале показывали новые фильмы, но они не привлекали внимания отца, мысли его были заняты другим, и происходившее на экране проходило мимо, не затрагивая сознания. Некоторый интерес вызвал фильм «Председатель». В то время этот фильм рассматривался как панегирик деятельности отца, его сельскохозяйственной политике. Наверху долго дебатировался вопрос: выпускать ли его на экран?

Мы все ожидали реакции отца, но он ограничился почти равнодушным замечанием:

— Хороший фильм.

Как я уже говорил, Нина Петровна, наша мама, в то время отдыхала в Карловых Варах в Чехословакии. В этом году она поехала туда, как нередко бывало и прежде, вместе с женой Брежнева — Викторией Петровной.