Томаш Ржезач - Спираль измены Солженицына

А труд здесь поистине нелегок. Не выполнишь норму — не получишь дополнительного пайка. А нормы высокие. Это и понятно: страна в развалинах, ей нужны работящие люди и не нужны бездельники. В конце концов, кто при такой трудной ситуации станет жалеть людей, которые так или иначе провинились перед законом? Кто будет даром кормить их за счет детей из районов, опустошенных нацистами? Но Виткевич не лентяй или лодырь. Он с достоинством несет свое бремя. Сурово, добросовестно. И размышляет.

«В лагере мы подразделялись на «мертвых» и «живых», — продолжал свой рассказ Николай Виткевич. — К «мертвым» относили тех, кто не хотел работать, жаловался на свою судьбу, довольствовался основным пайком. Я всегда принадлежал к «живым» — к тем, кто работал. А солженицынский «Архипелаг ГУЛаг» как раз и представляет собой сборник побасенок «мертвых», с которыми Солженицын общался охотнее всего».

Судьба по вине Солженицына забросила Виткевича далеко. Только первые полярные исследователи, достигшие сто лет назад географической широты Воркуты, могли радоваться успеху проделанного пути.

Солженицына же — вы удивитесь, читатель, — судьба не занесла за Полярный круг или в пустыни Средней Азии; она не вынесла его даже из Москвы. На бывшей Большой Калужской улице в Москве стоит большой дом. Его светло-желтая облицовка потемнела со временем; некогда монументальный, сегодня он является диссонансом среди современных зданий. Вскоре после Великой Отечественной войны этот дом был построен для сотрудников Министерства внутренних дел СССР. На строительстве работали заключенные. И одним из них был Солженицын, который выступил здесь в новой, но отнюдь не недостойной для него роли паркетчика.

Он описал этот эпизод своей жизни в романе «В круге первом». Его повторила Наталия Алексеевна Решетовская. Из его описаний следует: охраны — почти никакой. Режим — очень мягкий; никто никому ничего не указывает. Сделал свое — и делу конец. По улицам едут троллейбусы, машины, ходят люди. Заключенные испытывают здесь самое большое и мало кому доступное в заключении блаженство — чувство, присущее человеку при обычном течении жизни.

Солженицын на этой стройке, сидя на карнизе или высовываясь из окна, подолгу беседовал с Наталией Решетовской, которая всегда приносила ему что-нибудь вкусненькое. На свиданиях нельзя было его узнать. Как на всех заносчивых людей, несчастье оказало на него благое действие. Но главное — это дуновение ветра свободы и минувших лет…

Судьбы Решетовской и Солженицына с сего момента будут разворачиваться параллельно.

Если подойти с чисто географической точки зрения, то с 1941 года (хотя их разделяло немалое расстояние) они никогда не были так близки, как теперь, когда Солженицын арестован. Снова это была удивительная любовь… Короткие разговоры в комнатах для посетителей московских тюрем. Отправление посылок и ожидание писем…

Как сложилась судьба Ч. С. [21] Чтобы показать «полицейский террор» в Советском Союзе, Александр Солженицын привел в своей книге «Архипелаг ГУЛаг» перечень сокращений, или, точнее, письменных кодовых знаков, которыми органы советской госбезопасности якобы засекречивали отдельные «дела». Перечень заканчивается сокращением Ч. С., что означает: член семьи арестованного или заключенного. См.: A. I. Solshenizyn. Der Archipel GULag, S. 274. — Прим. ред. (Решетовской) в период, когда Солженицын помогал укладывать паркет на Большой Калужской?

Наталия Алексеевна, чтобы быть ближе к мужу, переехала из Ростова-на-Дону — прекрасного, но все же провинциального города — в Москву.

Я помню, как в мае 1974 года в Цюрихе Александр Солженицын сказал мне:

«Вы должны понять, что, как только кто-либо бывает арестован, советские органы государственной безопасности запрещают ближайшим родственникам въезд в крупные города, особенно в Москву. Те, кто до ареста их родственника проживал в Москве, Харькове или другом подобном большом городе, немилосердно выселялись. В Казахстан. В Сибирь. На Дальний Восток…»

Наталию Алексеевну Решетовскую не преследовали, не заставили в Москве работать уборщицей или кондуктором троллейбуса. Она, как того сама хотела, поступила в аспирантуру при Московском государственном университете.

Если пользоваться терминологией Солженицына, Решетовская не простой Ч. С. Ее собственный муж дал о ней показания во время следствия, обвинил в антисоветской деятельности и полагал, что она будет арестована. Это подтверждает в своей книге и сама Наталия Алексеевна.

А пока что она сломя голову бегает по городу, достает продукты для своего любимого Сани и стремится уделить ему максимум внимания. Чтобы не предаваться грусти, она старается заполнить каждую минуту: усиленно работает над кандидатской диссертацией, подолгу сидит в читальне, пишет мужу письма, вместе с Кириллом Семеновичем, который старается развлечь ее и облегчить ей участь, в четыре руки играет переложения для рояля из бетховенских симфоний, ходит в театр, общается с друзьями. Кто не знал о ее внутренних переживаниях, мог позавидовать интересной и насыщенной жизни этой молодой советской женщины…

Любая стройка однажды кончается. И вот в один прекрасный день в окнах полукруглого дома на Большой Калужской появились стекла. Из них больше не высовывался человек в поношенном офицерском кителе. Что с ним?..

Ходили слухи, что все осужденные по статье 58‑й будут сосланы в Сибирь или даже за Полярный круг. Ничего подобного не произошло. По крайней мере с Солженицыным.

Он побывал в двух колониях — в Рыбинске и Загорске. Буквально рядом с Москвой. В Рыбинске он уже не занимался физическим трудом, а работал по специальности — учителем математики. «Работа здесь соответствует мне, а я соответствую работе», — писал он Наталии Алексеевне Решетовской.

В июле 1947 года (через два года и четыре месяца после ареста) он снова в Москве. Точнее: на окраине Москвы, в деревне Марфино. Она расположена по соседству с Останкинским парком, недалеко от знаменитой Всесоюзной сельскохозяйственной выставки; а сейчас на месте деревни стоит Московская телебашня.

Марфинская тюрьма — это старый и просторный монастырь. Солженицын опишет ее в своем романе «В круге первом». Большие помещения с высокими старинными окнами. Прогулки по липовой аллее. Свободное передвижение по всей территории тюрьмы. Письма, которые можно писать и получать. Почти регулярные посещения родственников.

Марфино — это в день:

«Четыреста граммов белого хлеба, а черный лежит на столах…

Сорок граммов масла для профессоров и двадцать для инженеров…» [22] А. Солженицын. В круге первом. Изд‑во «Посев», Франкфурт-на-Майне, 1970, с. 14.